Уильям Сароян: Я снимаю перед тобой шляпу, любовь

Проснувшись, я не знал, какое число, который час, в каком я городе. Знал только, что я — в гостиничном номере. Либо было уже очень поздно, либо это был очень маленький городишко. Я не знал, что мне делать: встать с постели или продолжать лежать одетым. Было темно.

Я знал, что чувствую то же.

Любовь — нелепость, была и будет. Это единственное, что у нас есть, но это всегда — нелепость. Она слишком хороша для всех, кроме птиц. Она слишком прекрасна для всех форм жизни, захламленных ерундой, которая всегда захламляет человеческую жизнь. Она чересчур тонка для существ, населяющих мир, которые должны работать, зарабатывать деньги и не могут питаться водой и воздухом.

Она слишком хороша для животных, которые умеют говорить.

Я проснулся и вспомнил, где я и почему. Я находился в гостиничном номере отеля «Прибрежный» в Рино, но я приехал в Рино не для развода [1] Рино — самый большой город в штате Невада, где законы, касающиеся развода, наиболее либеральны. — ведь я не был женат. Я был в Рино, потому что она была в Сан-Франциско. Я не канарейка, не иволга, не голубь, не перепел, не малиновка, не колибри и вообще не пернатое существо, которое живет на деревьях или возле деревьев и существует лишь для того, чтобы любить другую канарейку, иволгу, голубя, перепела, малиновку или колибри и петь о своей любви. Я американец. Удовольствие удовольствием, но я знаю разницу между полнокровным удовольствием и любовью, и любовь слишком хороша для меня и таких, как я. Она слишком прекрасна. Не могу я летать и петь, и мне нужно полноценное питание. Хотя бы раз в день я должен съедать небольшой кусок ростбифа, а когда я влюблен — не могу есть.

Не могу я быть таким хорошим и не чувствовать себя смешным. Не по мне это — быть таким хорошим. Для иволги такая жизнь — в самый раз, но для меня — несколько нелепа. Я могу быть таким хорошим, когда все не всерьез, а когда всерьез — словами не передать. Таким хорошим может быть какой-нибудь симпатичный болван из кино, но быть таким хорошим в Сан-Франциско просто невозможно.

Я приехал в Рино, чтобы она могла снова регулярно начать есть и чтобы я тоже мог регулярно начать есть. Я хотел, чтобы она излечилась, а тогда излечусь и я.

— Знаешь, — сказал я ей в Сан-Франциско, — я ужасно проголодался. Ты не против, если я уеду из города?

— Уедешь из города? — переспросила она. — Я с тобой.

— Это было бы чудесно, — ответил я, — но если мы поедем вдвоем, мы не сможем есть, а нам необходима еда. Иначе мы умрем от истощения. Посмотри на меня. Вспомни, каким я был три недели назад — от того меня уже и тени не осталось.

— Ты прекрасно выглядишь, — возразила она.

— Нет, я выгляжу голодным, — запротестовал я, — и я голоден. Ты тоже выглядишь голодной.

— Наплевать, — ответила она. — Если ты уедешь — я с тобой. Я не могу жить без тебя.

— Можешь, — возразил я. — А вот без ростбифа тебе не прожить.

— Ну и пусть я никогда больше не съем ни кусочка, — ответила она. — Мне все равно.

— Послушай, — сказал я, — тебе нужно поесть и выспаться. И мне тоже.

— Не пущу, — сказала она.

— Хорошо, — ответил я. — Тогда вместе умрем с голода. Если ты согласна, я тоже.

— Я согласна, — сказала она.

— Хорошо, — сказал я. — Остаюсь. Ну, что будем делать, в смысле сейчас?

Было начало двенадцатого, мы только что вернулись из кино, где пытались заглотить сандвичи, которые не глотались. Потом ели пикули и пили кофе.

— Давай останемся, послушаем патефон, — предложила она.

— Может, пойдем выпьем чего-нибудь? — предложил я.

— А музыку не хочешь послушать? — спросила она.

— Хочу, — ответил я.

И мы легли в постель.

Это было совсем, как у влюбленных иволг.

Три дня спустя мы все-таки решили меня отпустить. Мы оба смеялись, и она обещала не выяснять, куда я поеду и не ехать за мной, а я обещал не писать, не звонить и не телеграфировать.

— Мне плохо, — сказала она.

— Не дури, — сказал я. — Ложись в постель и засыпай, а когда проснешься, закажи поднос с едой. И так всю неделю.

— Ладно, — сказала она.

Я взял такси и отправился в аэропорт. Через два часа я был в Рино. Спустя еще пятнадцать минут я уже спал в номере отеля «Прибрежный». Я спал, как младенец, а когда проснулся, не знал, какое число, который час, в каком я городе, но мало-помалу начал припоминать.

Я встал и зевнул. Потом спустился по лестнице и плотно поужинал ростбифом с кровью, но было грустно. Вряд ли ужин пошел мне на пользу. Прогулялся по городу. Яркий приятный город, но мне было не по себе. Меня тянуло назад, в Сан-Франциско, поэтому я сел в такси, отправился в «Таверну» и выпил там восемь или девять рюмок. Когда я вернулся в отель, часы показывали четверть третьего. Портье вручил мне ключ от номера и одиннадцать записок с просьбой позвонить по телефону 738-j. Это был местный номер. Я поднялся к себе и набрал 738-j.