Евгений Чижов - Перевод с подстрочника

– Ты соблазнил Зару, которая была тебе совершенно не нужна. Она хотела ребёнка – это был твой последний шанс стать нормальным человеком. Ты загубил этот шанс. Ты разбил ей жизнь.

Тут только Олег вспомнил, что они не одни. Муртаза и Фарид во все глаза таращились со своих нар на президента, обменивались между собой знаками, подмигивали друг другу. Печигину было неприятно, что они слышат всё, о чём говорит Народный Вожатый, но делать было нечего. Когда президент сказал о Заре, Фарид с осуждением покачал головой, Муртаза, нахмурившись, закивал ему в поддержку.

– Я этого не хотел… Без неё я никогда не смог бы проникнуть в Коштырбастан глубже поверхности, не смог бы измениться, стать другим… Но я стремился к этому лишь затем, чтобы понять, как эти другие – коштыры – видят вас! И это мне удалось, теперь я уверен, что удалось! И я никогда не сомневался, что стихи, которые я перевожу, принадлежат вам! Меня пытались убедить в обратном, но я им не поверил!

– А если тебе сказали правду? Если это не мои стихи?

Хотя Народный Вожатый был совсем рядом, Олег никак не мог поймать его взгляда: президент смотрел в его сторону, но как-то мимо.

– Не ваши? А чьи же?

Фарид оттопырил ладонью ухо, чтобы лучше слышать.

– Моё «я» – это «я» кого-то другого! Несчастное дерево, которое вдруг обнаружило, что оно скрипка!

– Рембо? Я помню эти строки!

– Да. Я только передатчик, посредник…

– Я вас понимаю! Как никто другой! Потому что переводчик понимает своего автора лучше, чем он сам себя!

Волнение наконец-то достигнутой цели охватило Печигина, Муртаза с Фаридом вновь отошли за край поля зрения, какие бы знаки они там ни делали, это не могло больше отвлечь Олега, он видел перед собой только иссечённое морщинами лицо президента, оно было таким знакомым, словно он знал его с детства, и таким близким, точно среда между ними была прозрачнее воздуха.

– Я понимаю, что предельная возможность для поэта – стать пророком, а став пророком, он делается политиком… – Здесь нужно было бы остановиться, Олег это знал, но не мог не закончить цепочки, слова сами просились на язык, тем более что он возвращал Гулимову его обвинение, по сути, повторял за ним, отзывался его эхом, а это было искушением, которому он не мог противостоять. – А сделавшись политиком, превращается в убийцу, потому что бывают времена, когда кровопролитие может быть остановлено только кровопролитием! Я говорю о тех, кто жил рядом с «Совхозом имени XXII съезда КПК»… Я вас понимаю, но и вы… вы тоже должны понять меня! Не можете же вы всерьёз верить, что я, приехавший в Коштырбастан только для того, чтобы встретиться с вами, участвовал в заговоре с целью вашего убийства!

– Тобой двигало честолюбие. А человек, которым движет честолюбие, способен на всё.

– Нет, я стремился лишь прикоснуться к источнику вдохновения, которое почувствовал в ваших стихах! Равного которому я не встречал! Я надеялся вернуть этим вдохновение, покинувшее меня, когда ушла Полина. Ведь это мало с чем сравнимая мука, когда оно уходит! И то, что вчера получалось само собой, больше не даётся, хоть головой об стену бейся! Ради этого, только этого, а не тиражей и премий, я оставил всех, кто был мне дорог, чтобы отправиться в Коштырбастан!

Показалось ему или нет, что на лице Гулимова мелькнула улыбка? Может быть, не на губах, а в глазах, в морщинах? Если так, то это было бы знаком того, что он, возможно, спасён.

– Это не ты их, а они тебя оставили.

– Пусть так, пусть так! Коньшин умер, Полина меня бросила, Касымов предал – теперь у меня нет никого… никого, кроме вас! Мне не на кого больше надеяться! – Что-то неладное происходило с голосом. Сырой горячий комок стоял в горле и давил на связки, они начинали предательски дрожать. – Но я… я сделал всё, что обещал. Я никого не предал. Я закончил перевод.

– Ну хорошо, хорошо… – не глядя на Печигина, сказал президент. – Ты будешь помилован. Я тебя прощаю.

Фарид показал со своих нар Олегу кулак с поднятым большим пальцем, Муртаза завистливо ухмыльнулся.

Народный Вожатый протянул руку за переводом.

Печигин залез под матрас, где хранил стопку бумаги с переведёнными стихами – там ничего не было. Залез глубже, ещё глубже, чувствуя, как нелепо выглядит его копошение в глазах президента, – всё было напрасно, перевод исчез, всё пропало. Попытался перевернуть матрас, вдруг сделавшийся тяжёлым, неподъёмным, навалившийся на него, давя на лицо, лишая воздуха, – и проснулся, задыхаясь от отчаяния, лежа ничком на провонявшей куревом простыне.