Йоханнес Зиммель: Любовь — всего лишь слово

Пара коричневых теплых зимних ботинок болталась туда-сюда над листком. Они, эти ботинки, висели в воздухе и медленно двигались. Иногда они слегка касались друг друга. Раз. Еще раз. И разошлись.

«…il nostro concerto…» [1] Наш концерт ( ит .). . Уже несколько сантиметров снега лежало над этими словами. И еще над этими «…Porto Azzurro [2] Голубой порт ( ит .) — название морского курорта в Италии. ( Здесь и далее примеч. переводчика .) . Azzurro…» Оседая на местах, забрызганных кровью, снежные хлопья превращали их из красных в красно-розовые, светло-красные, белые. Все больше кровавых следов и слов исчезало под снегом. Он скрывал кровь, размывал чернила, уничтожал послание. Снежные хлопья делали свое дело не спеша, и так же неспешно совершали свое движение зимние ботинки.

Неторопливо они описывали над письмом четвертькружья. Из северного направления носки ботинок перемещались на северо-восток и восток. Здесь они теряли инерцию движения, полученную от сквозняка, и возвращались назад.

«…клянусь тебе…»

Слова расплылись, клятва погребена. А ботинки повешенного продолжают медленное движение над строкой: «…всем самым святым…»

Через пару минут исчезнут и эти слова.

Север. Северо-восток. Восток.

Снежные хлопья стали налипать на одежду и ботинки мертвеца. Он висит на почерневшем стропиле, вокруг шеи захлестнута петля из старой веревки. В верхнем помещении башни много всякого хлама: сломанные стулья, разные гнилые деревяшки, ржавые железные инструменты.

Молочная темнота и рассеянный свет воцарились здесь, наверху, и ни единого звука не было бы слышно (ибо величественный снег падал тихо-тихо, поступая, как поступают те, кто обладает громадной властью и знает, что может сделать все, что заблагорассудится), если б не озябшие голодные мышки, которые с шуршанием возились под газетным листом, прячась от лютого ночного холода.

Газета лежала в отдалении от мертвеца, в углу помещения, куда не попадал снег. Газета была развернута. Она называлась:

«Вестник царства справедливости. Человеколюбивое издание для всех и каждого по проблемам морального и социального совершенствования. Издатель: Ангел Господний, Франкфурт-на-Майне».

Шуршали мыши.

Замерзшие и скрюченные, чернели в своих изорванных паутинных сетях пауки.

«…рыбацкие лодки с багровыми парусами в лучах заката…»

Исчезло.

«…вино, которое мы пили в порту Марчана Марина…» Расплылось.

«…наша бухта, зеленые волны, в которых мы обнимались…»

Прошло безвозвратно. Сгинуло. Юное лицо повешенного было в крови и ранах, вокруг которых на морозе корками смерзлась кровь. Снежные хлопья опускались и на раны, и на коротко подстриженные волосы, падали в открытые карие глаза с дико расширенными зрачками. На коже, волосах и глазных яблоках снег еще таял. Значит, смерть наступила недавно и тело еще хранило тепло.

Застывшие незрячие зрачки вместе с ботинками и всем телом тоже совершали бесконечно бесцельные перемещения.

Восток. Северо-восток. Север.

И обратно.

Север. Северо-восток. Восток.

Руки удавленника тоже окровавлены, а пальцы на сгибах разбиты. Окровавлены, в нескольких местах порваны свитер с высоким воротником и узкие брюки. На свитере, ботинках, брюках снег не тает, потому что они холодные — такие, каким немного спустя станет и тело висящего в петле: достаточно холодным для снежных хлопьев.

Восток. Северо-восток. Север.

«…наш первый поцелуй…»

Север. Северо-восток. Восток.

Они расплывались, растекались и гибли — все эти нежные слова под нежным гнетом снега, который уничтожал их бесследно, превращал их в ничто — все, все до единого…

Мертвому лет двадцать, его тело — тело большого мальчика — стройно и хорошо сложено. Был ли он привлекательным в жизни — каких-нибудь пару часов назад? Во всяком случае, теперь он выглядел ужасно: язык вывалился из недавно еще, возможно, чувственного, а сейчас искаженного судорогой рта — синий и отвратительный. Снежинки падали на него и таяли, так как язык был еще теплый.

Тот, кто висел сейчас в петле, знал историю древнеримского укрепленного рубежа, знал, что эта сторожевая башня была построена когда-то римскими солдатами, которых их начальники, опьяненные победами и властью, пригнали сюда, на холодный и мрачный север, со светлого юга, из тепла родины. Перед рождественскими каникулами в классе, где учился покойный, стали проходить Тацита, который писал о возникновении башен и замков (Корнелий Тацит — крупнейший римский историк, родившийся около 55 года и умерший около 116 года после Рождества Христова. Был претором, затем консулом, затем римским наместником в провинции Азия. Написал «Германию» — первое этнографическое исследование о германцах, исторические труды «Истории» и «Анналы». По своему пессимистическому мировоззрению, особенностям стиля и композиции явился продолжателем традиций, заложенных Саллюстием. Пытался объяснить поведение властителей, учитывая психологические мотивы).