Владимир Новиков - Роман с языком, или Сентиментальный дискурс

Раньше, до смещения, все люди, от А до Z, были тебе одинаково близки-далеки. Свое равнодушие к ним ты мог маскировать моральными или даже религиозно-философскими доводами, — но все это, конечно, скромная демагогия в рамках индивидуального сознания.

Теперь же всех, кому придавал неадекватное значение, ты спокойно, без злости, посылаешь на XYZ — и с изумлением замечаешь, какие чудесные отношения у тебя и с главной звездой твоей отрасли академиком Иксом, и с самым влиятельным президентом чего-то Зетом, и с коллегой Игреком, честным занудой, который раньше тебя неизвестно за что превозносил, а теперь ставит подножки по мелочам (милый Игрек, не будь Сальерей — хотя бы потому, что не Моцарт я, абсолютно!). Не желаете мне добра, ну а я вам не желаю зла. Вот такое будет у нас честное статическое соотношение.

Полукружье XYZ (и иже с ними) отодвинулось, зато придвинулись по-настоящему близкие А, В, С. Это те, с кем связь тебе дана судьбой, реальными, крепкими и узкими узами родства, любви, неподдельной тяги друг к другу. Это те немногие, которым ты желаешь добра больше, чем самому себе…

— А я для тебя какая буква?

— Первая, первая…

Как будто катаракта сходит с глаз: ты радостно видишь вещи такими, каковы они на самом деле (жизнь не искусство, и в ней реализм стоит выше всех других точек зрения). Но насколько глубже становится и мука бытия, когда у тебя болит не «я», а «ты», — это уже не комариные укусы амбиции, а боль, доходящая до самой сердцевины.

Что, кстати, за пошлость — конструкция типа «маленькая хрупкая женщина»! Эти маленькие, как кошки, упадут, вскочат и помчатся дальше успешно решать свои проблемы. А у больших и сильных — такая сложная архитектура, один удар может нанести непоправимый ущерб. Хрупкость — внутри, в глубине.

Захожу за ней в школу, с трудом пробираясь сквозь засилье «ауди», «БМВ» и прочей породистой машинерии. Настя стоит обступленная со всех сторон юными наследниками криминальных капиталов, один из которых довольно бесцеремонно обнял ее за бедра и уткнулся в живот. Со вкусом парнишка. Да, это тело создано для того, чтобы нести в себе новые жизни, а я как-то даже не озадачивался этим, думая только о себе, да о том, что у меня уже есть где-то далеко девочка на шесть лет моложе Насти.

— Я очень хочу от тебя родить, — прямо отвечает она, когда я перед сном касаюсь этой темы и ее тела. — Но все не так просто. У меня уже была неудачная попытка.

— С Егором?

— Нет, до него был один человек, которого я, в общем, любила. Но еще не так, как тебя.

И я целую со всей доступной мне нежностью ее недоступность и хрупкость.

…Сколько же в тебе всего! И хочется прожить тебя так, чтобы последнее в тебе мгновенье было самым чудным…

Сны, которые мне обычно снятся, не подлежат никакому фрейдизму, поскольку совершенно не нуждаются в истолковании. Они абсолютно реалистичны, с некоторым моментом смысловой гиперболизации, но в рамках правдоподобия. В них слегка сгущены краски моей обыкновенной жизни — с целью беспощадной критики моего поведения. Символов — ноль, до архетипов не докопаешься.

Чаще всего под знаком Морфея собирается множество людей, с которыми я был близок и знаком в разные времена и в разных пространствах. Я мечусь между ними, желая каждого удовлетворить и в итоге снискивая всеобщее презрение. Просыпаюсь с чувством неподъемного стыда и успокаиваю себя простым соображением: с этими получилось скверно, да. Непоправимо. Значит, и поправлять бесполезно. Попробуем жить с новыми по-новому…

Вполне можно принять за сон этот четверг, когда Насти уже нет дома, а я сибаритствую в постели, не наблюдая часов. Непредсказанный звонок гонит меня сонного, в пижаме, к двери.

— Так не договаривались! Ты же мне обещал ни на ком не жениться!

Нисколько, оказывается, мы друг от друга не отдалились, не отделились. Деле стоило только потянуться ко мне — и вот мы снова одно нервное, трепещущее целое. Мой, моя, мое — это ко всему, обо всем. Это мои кругленькие ягодицы, шлепаясь, опускаются на мои бедра. Это моя левая грудь с моим послеоперационным шрамом подскакивает при каждом движении. Это моя глубина, в которой тает моя высота в миг моего, пронизывающего оба моих тела, стона.

Я еще лежу побежденный и ошеломленный, а Деля уже облачается в простенький лифчик, в ветхие, явно не предназначенные «на выход» трусики. И на лице никакого «мэйк-апа», и парфюмом никаким от меня не отгорожена.

— Да я, услышав про твою теперешнюю жизнь, как была, так и бросилась сюда, даже не понимая, зачем. Хотелось выволочку тебе устроить, забыла, что ты у меня уже взрослый, даже, пожалуй, пожилой. Скажи честно: ты не в лапах у авантюристки?