День течет, впадает в вечер. Да, это тебе не четвертое управление, а настоящая советская медицина. Теперь, даже если мне выпишут какое-нибудь модное в этом сезоне лекарство (которое через пару-тройку лет признают вредным и снимут с производства), — я просто не успею за ним сходить до закрытия аптеки. Впрочем, вред от выхода из дома в таком состоянии в любом случае превысит весьма сомнительную пользу от антибиотика, «противожизника» — в буквальном переводе с греческого. (Болезнь, немощь провоцируют антизападнические настроения и склонность к славянскому корнесловию. Доживем до старческого маразма — так вообще переобуемся в шишковские «мокроступы».)
Включаю прибор, который по-русски следовало бы назвать «дальновидом» — в здоровом состоянии прибегаю к нему крайне редко. Дистанционного пульта у меня еще нет, для переключения надо было бы вставать с постели, поэтому тупо смотрю одну и ту же программу, пока от безрадостного занятия меня не отрывает звон «дальнозвука» — впрочем, в данном случает звук идет не издали, а буквально с двух шагов, очевидно, из ближайшего автомата:
— Вы какой номер дома назвали?
Голос у заблудившейся врачихи такой двуслойный: сверху — гортанный и нервно-взвинченный, а в глубине — грудной и ровный.
Какой номер я могу назвать кроме своего? Тем не менее начинаю оправдываться… Голос в трубке уже без стервозности обещает: «Ну, тогда буду через пару минут». Надо выйти в холл и встретить. Выбираюсь из-под одеяла. Надеть поверх майки и трусов купальный халат, который давно пора списать на тряпки? Нет, облачаюсь в джинсы и свитер, приобретая вид абсолютно здорового симулянта.
Она, естественно, меня за такого и принимает, когда я отворяю ей дверь, помогаю снять дубленку. Под белым халатом — узкое платье в серо-синюю клетку, из тех, что сейчас продаются в валютных магазинах, как бы престижное, но, по критериям Тильды, слишком стандартное, к тому же с большим процентом синтетики, тело в нем не дышит. Странное, однако, ощущение: почему-то думаю об этом теле не в третьем лице, а как о своем собственном, будто сам я обтянут этой кримпленовой кольчугой и жажду ее сбросить.
Все-таки заходит в ванную вымыть руки — показатель некоторого культурного уровня. Лечение, впрочем, назначает по тривиальному принципу «Что у вас дома из лекарств есть?». Узнав, что ничего, великодушно вынимает какие-то таблетки из своей потертой бордовой сумки, и это требует ответной любезности с моей стороны: «Не хотите ли чаю? Или кофе?».
— А вот и хочу. Тем более, что шофера мне пришлось отпустить, у его матери свадьба.
— Свадьба чья?
— Какой вы непонятливый! Шофер молодой, и мать у него нестарая, выходит замуж.
Глубокие, темно-шоколадного цвета глаза излучают любопытство, изучают меня с абсолютной бесцеремонностью. В кухню она проходит первая, усаживается как у себя дома. Лет ей, думаю, тридцать, от силы тридцать два. Вкуса немного: богатые волосы еле прибраны, в ушах ни к чему не идущая дешевая яшма, да еще не в серебре, а в мельхиоре. Пока варится кофе, разливаю коньяк. Медицина не только не возражает, но даже и нисколечко не удивляется. Я тоже начинаю в нее всматриваться:
— Почему вы такая неспокойная? Есть проблемы?
— А у вас их нет?
Разбежался я ей про свои драмы рассказывать! Нет, здесь задаем вопросы мы — и вопросы точные, прицельные. Минута — и потекли горькие женские жалобы на живущих в Подольске родителей, на избалованного ими и настроенного против матери малолетнего сына, на блудного и безвольного мужа, который то и дело возвращается домой по утрам, проведя ночь даже не с дамой посторонней, а с собутыльниками мужского пола.
— Наверное, он вас просто не ценит.
— Это точно! Это прямо в десятку! Именно не ценит… Налейте еще.
Волшебным словом она явно не злоупотребляет. Хотя, кажется, моя лекарша уже перешла в режим расслабления. Не нахожу ничего лучшего, как взять врача за руку и начать тихо перебирать ее пальчики с неострыми ноготками, малиновый лак на которых уже изрядно пооблупился. Еще глоток коньяка — и ей на кухонной табуретке усидеть уже трудно, да и серо-синяя чешуя ее явно сковывает. Мы перемещаемся в комнату, я помогаю ей освободиться от платья. Она еще успевает отдать последнюю и как бы медицинскую команду: «Лягте на спину».
Самому делать ничего не приходится, а завершается все ее пронзительным рыданием. Потом она вскакивает, скрывается в ванной. Я не знаю, что и думать, поэтому ничего не думаю и не шевелюсь, стараюсь не вспугнуть ароматную теплоту, еще чуть-чуть веющую надо мной.
Читать дальше