Эрик-Эмманюэль Шмитт - Два господина из Брюсселя

— Я приготовила чай и заказала торт, — объявила Женевьева.

В словах «заказать торт» проскальзывало напряжение: произнеся их, Женевьева осознала, что усвоила замашки богатой женщины.

Усевшись за стол, дети выжидающе уставились на нее, в их взглядах был один и тот же вопрос.

— Да, мои дорогие, не буду скрывать: я получила немалое наследство, — призналась Женевьева.

И перед ошеломленными детьми она перечислила все движимое и недвижимое имущество, которым отныне владела; тем самым Женевьева стремилась засвидетельствовать свое чистосердечие, доказать, что открывает без утайки все, что ей известно. На самом деле она расчищала почву для дальнейшего.

Они заерзали, сказанное произвело на них впечатление.

Тем временем Женевьева разрезала клубничный торт, которым славился этот квартал, разлила чай. Она надеялась выиграть несколько минут отсрочки, но тут Минни воскликнула:

— Так почему?!

— Что — почему? — с трудом выговорила Женевьева.

— Почему этот господин завещал тебе все?

Женевьева вглядывалась в лица детей. В их выражении она различила ответ, бывший у них наготове. Они были уверены, как и всякий, при ком ей случалось затронуть эту тему, что она являлась любовницей Жана Деменса, и это единственный вариант, который устраивал всех.

Ей предстояло сражаться, оправдываться, пытаться доказать невероятное, разрешить чистой воды загадку.

Отставив чашку, она откинулась на спинку высокого кресла.

— Что ж, дети, не стану лукавить, — сказала она.

Они смотрели на нее разинув рот, шепотом повторяя ее слова. Сама не понимая, что с ней творится, Женевьева услышала, что ее уста произнесли:

— Жан Деменс был моим любовником. Да, этого мужчину я страстно любила.

Шокированная, она проговорила in petto: [22] Про себя (ит.). «Прости меня, Джузеппе!»

Поскольку они ждали, она продолжила:

— Мы обожали друг друга. Это было двадцать пять лет назад, я собиралась объяснить, представить вам его, объявить, что мы с Эдди разводимся, а потом… ваш отец заболел. Я не могла его бросить, решила, что буду ухаживать за ним…

К ее великому удивлению, голос дрожал. Она разволновалась, рассказывая эту байку. Быть может, оттого, что под ложью скрывалось немало правды?

Минни, как бы отпуская грехи, коснулась руки матери и спросила спокойно, но все же с печалью:

— Мама, а почему после смерти отца ты нам ничего не рассказала?

— Жан не хотел этого.

— Почему?

— Потому что он сильно страдал.

— Потому что тебя не было рядом?

— Не только.

У Женевьевы горели уши: она знала, что именно собирается сказать, и боялась поверить в это. С ее губ слетели слова:

— Жан был отцом вашего брата Давида. Он так и не утешился после его смерти.

Рыдания душили ее, она не смогла договорить. Да и зачем?

Дети окружили ее, чтобы приласкать и успокоить, оглушенные открывшейся тайной матери, ошеломленные волнением той, что обычно ничем не выдавала своих чувств.

Так Женевьева Гренье — Женевьева, не проронившая ни слезы после смерти Давида, Женевьева Гренье, урожденная Пиастр, пятьюдесятью пятью годами ранее, тринадцатого апреля после полудня, в соборе Святой Гудулы, вышедшая замуж за Эдди Гренье, — под завесой своей выдумки дала волю чувствам. Наконец-то она оплачет свою загубленную жизнь, утраченную любовь и сына, унесенного смертью!

Под небом Эно [23] Провинция в Бельгии. Сэмюэл Хейман несколько десятилетий был врачом в этом поселке, доктором строгим, но всеми любимым. Когда ему исполнилось семьдесят, он отвинтил медную табличку, украшавшую его дверь, и объявил жителям, что больше принимать не будет. Невзирая на их протесты, Сэмюэл Хейман остался непреклонен: он уходит на покой и соседям придется отныне добираться в Меттет, за пять километров, где молодой компетентный коллега со свеженьким дипломом только что открыл практику.

Полвека никому не приходилось жаловаться на доктора Хеймана, но никто не знал его близко.

Когда я обосновался в поселке, все, что мне удалось о нем узнать, — что после смерти жены он один растил дочь и что у него всегда была одна и та же собака.

— Одна? — удивился я.

— Да, месье, одна, — ответил хозяин «Петреля», единственного кафе напротив церкви. — Босерон.

Не понимая, смеется ли он надо мной, я осторожно продолжил разговор:

— Обычно босероны живут… лет десять-двенадцать.

— У доктора Хеймана босерон по кличке Аргос живет больше сорока лет. Мне сорок, и я всегда видел их вместе. Если не верите мне, поинтересуйтесь у старожилов…