Гюнтер де Бройн - Бранденбургские изыскания

Они говорили о Максе и Доретте, о графе Барфусе, об Эмиле и полковнике как об общих близких знакомых, обсуждали (намек, большего не требовалось) разговоры, приключения, жесты и выражения лиц так, будто обменивались собственными сокровенными воспоминаниями. Один начинал стихотворение, другой восторженно подхватывал его. Они коснулись и неисследованных вопросов, кратко высказывая свои соображения. Действительно ли он встречался — как можно предположить по одной записи в парижском дневнике — с Робеспьером? Кого он имел в виду, говоря о «высокородной женщине» — графиню Липрос или, может быть, королеву Луизу? Где находятся последние дневники? Кто тот друг, который издал сохранившиеся письма? Какова точная дата смерти их кумира, где он похоронен?

Радость эти беседы доставляли обоим равную, но потребность в них была разного рода. Если Пётч давал выход распиравшему его желанию поделиться своими знаниями, то Менцель с первого же момента шел к определенной цели. Кажущийся беспорядочным разговор незаметно направлялся им. Вопросы, которые он ставил, не адресовались впрямую Пётчу — это были своего рода тесты. Он испытывал потенциального союзника. И Пётч это испытание выдержал в целом блестяще, хотя и не во всех областях одинаково. Никаких объяснений не требовалось при упоминании даже третьестепенных фигур, любая дата, любое место действия назывались правильно, безошибочны были и сведения социально-исторического и политического характера. Вот только когда речь заходила об историографии, философии и немецкой литературе, Пётч оказывался не на высоте. Но детали биографии поэта и их отражение в его творчестве испытуемый знал лучше испытателя. Правда, профессор не обратил на это внимания.

— Нет, в другой раз! — Это сказала жена, хотя вопрос был адресован не ей, а мужу, который с улыбкой лишь пожал плечами. В своем безмерном воодушевлении, лишившем его способности почувствовать настроение фрау Менцель, Пётч предложил осмотреть замок, до которого можно было добраться только пешком — через бывшее поместье. Даже указание на близость замка (всего лишь метров двести) не могло повлиять на решение фрау Менцель. Одной только мысли о том, сколько грязи налипнет на рубчатую подметку резиновых сапог и окажется в машине (чистить которую было ее обязанностью), да еще желания поужинать было бы достаточно, чтобы она осталась непреклонной. К тому же она — с полным основанием — чувствовала себя забытой.

Правда, она привыкла, что в ее дом приходили ради мужа, а ее делом (она была детским врачом) интересовались лишь тогда, когда она была нужна (то есть когда милые детки болели); но это всегда были хорошо воспитанные люди, они старались скрасить ее второстепенную роль, время от времени заставляли мужа отвлечься от профессиональной тематики, поболтать о том о сем, наводили разговор на общие медицинские темы, чтобы дать ей возможность вставить слово, или же пытались флиртовать, хвалили придуманное ею (хотя и не ею сшитое) платье, отмечали ее моложавую стройность. А для этого Пётча она словно вообще не существовала. Если он, живописуя исторические детали, устремлял на нее свои глубоко сидящие глаза, он смотрел на нее точно так же, как и на ее мужа. В этих глазах она была не красивой женщиной, едва ли старше самого Пётча, а всего лишь супругой или придатком (в гневе это выражение показалось ей особенно метким) профессора. Пётч считал само собой разумеющимся, что она обладает такими же знаниями и одержима такими же интересами, и он был настолько нечуток, что не заметил, как быстро в ней пробудился рефлекс, выработанный осточертевшими ей шведеновскими проблемами: простого упоминание имени историка было достаточно, чтобы вызвать у нее неодолимук зевоту. Не обратил Пётч внимания и на неоднократные поглядывания на часы. Ее непрерывное молчание лишь подстегивало его непрерывное словоизвержение. Только ее резкое «нет» в ответ на предложение осмотреть замок заставило его умолкнуть, причем так внезапно, что она пожалела о своей грубости. Поэтому, прощаясь, она излишне долго распространялась по поводу того, что для ее мужа (не для нее) их встреча много значит.

Когда Пётч снова стоял под равномерно падающим дождем, Мендель еще раз открыл дверцу и ошарашил его вопросом: где он собирается напечатать свои изыскания.

Графически наиболее выразительной передачей реакции Пётча были бы три строчки вопросительных знаков. Ибо он не знал, что ответить, он даже не смог сказать, что еще не думал об этом.