Сол Беллоу - Хендерсон — король дождя

Надо мной поплыло роскошное опахало.

— Ну и жарища, хотя и восьми, кажется, нет, — заметил я, вытирая пот с лица. Ситуация складывалась в мою пользу. Расстояние между мной и трупом увеличивалось.

— Я есть Хорко, дядя Дафу.

— О, вы говорите по-английски? Какая удача! Значит, король Дафу — ваш племянник? Мы скоро повидаемся с ним? Джентльмен, который допрашивал меня, сказал, что сегодня.

— Да, я есть дядя, — повторил Хорко. По его команде амазонки сделали поворот на 180°. Если бы они были обуты, то я услышал бы, как щелкнули каблуки.

Снова забили в барабаны, заколыхались шелковые опахала. Даже солнечные лучи, казалось, любовно прикоснулись к ним.

— Идем во дворец, — сказал Хорко.

— С удовольствием.

Почему не признаться? Меня не покидала тревога. Айтело высоко ценил своего школьного приятеля, Дафу, однако мой опыт общения с варири был отнюдь не безоблачен.

— Ромилей? Где мой человек Ромилей? — звучно спросил я, перекрывая барабанный бой. Как бы его не загребли из-за этого злополучного трупа. Нет, вот он, рядом, с нашими пожитками. Мы шагали быстро, впереди и позади нас — барабанщицы-амазонки, а по обе стороны — зеваки, десятки зевак, тянули шеи, чтобы разглядеть белого. Крики, свист, смех. Дорогу то и дело перебегали куры и свиньи.

— Как все переменилось. Вчера в селении стояла тишина. Как это объяснить, мистер Хорко?

— Вчера — печальный день. Народ голодал.

— А это что, казненные? — спросил я, увидев по левую сторону дворца людей, повешенных вверх ногами. Свет падал так, что они казались куклами. Воздух иногда служит как бы уменьшительным стеклом, иногда увеличительным. — Муляжи? — спросил я, но сердце подсказывало обратное. Не случайно варири не интересовались судьбой своего трупа. Что для них один мертвец? Похоже, здесь имеют дело с десятками. Сердце у меня кольнуло, зачесалась грудь, дернулась щека. Меня охватил страх — что там скрывать?

Я оглянулся посмотреть на Ромилея, но тому было не до меня. Он сгибался под тяжестью поклажи. Кроме того, нас разделяла шеренга амазонок-барабанщиц.

— Отчего так много мертвых? — перекрывая шум, крикнул я Хорко.

Дядя короля покачал головой, улыбнулся и потрогал одно ухо, на котором блестел красный камень. Он не расслышал.

Узкая дорожка вывела нас на главную улицу деревни, упиравшуюся во дворец.

Хорко не хотел признаться, что прекрасно меня понял, не захотел даже тогда, когда я набросил на шею веревку, показывая, как меня вешают. Я бы выложил тысячи четыре, чтобы здесь оказалась Лили и собственными глазами увидела, как плохо реальность согласуется с ее бредовой идеей всеобщего блага и доброты. У нас с женой произошел ожесточенный спор относительно реальности, в результате которого Райси сбежала из дома и вернулась в школу с ребенком на руках. Я всегда считал, что Лили не знает и не хочет знать реальности. Что до меня, я люблю свою старуху такой, какая она есть. Мне нравится думать, что я готов снести самое плохое, что она может сделать. Я преклоняюсь перед жизнью, и если не могу дотянуться до ее лица, то могу поцеловать ее в любое место пониже. Тем, кто понимает, дальнейших объяснений не требуется.

Когда я думал, что Лили не смогла бы ничего сказать, мои страхи утихали. Хотя, с другой стороны, не могу ни на секунду представить, что моя половина может оказаться в замешательстве.

Тем временем наша процессия пересекла двор перед королевской резиденцией, и стражники отворили красные двери. Я снова увидел большие каменные чаши с цветами, похожими на герань.

Дворец был в три этажа, с открытыми лестницами и галереями. На нижнем этаже покои были без дверей, как узкие пустые стойла. Ошибки быть не могло, снизу донесся рев дикого зверя. Так мог реветь только лев. В остальных частях дворца стояла тишина. Посередине двора находились два домика, в каждом был установлен свежевыкрашенный рогатый идол. Между ними протянулась полоса, нанесенная известковым раствором.

— Как пройти к королю? — спросил я.

Вероятно, мое нетерпение противоречило правилам этикета, потому что по знаку, поданному Хорко, амазонки воткнули опахала в землю и принесли шаткий складной столик, постлали на нем скатерть с красно-желтой арабской вышивкой из ткани, которой торгуют сирийцы, и стали расставлять чайный прибор, блюдечки с вареньем и всякую снедь: финики, ананасы, холодный батат, мышиные лапки в соусе и напиток из молока, смешанного со свежей коровьей кровью, от которого меня чуть не стошнило. С утра у меня во рту маковой росинки не было, хотелось заморить червячка. Я отказался от мышиных лапок, съел пару картофелин и выпил две чашки помбо. Живительное тепло разлилось по жилам. Я изо всех сил старался поддержать начатый Хорко светский треп. Тому захотелось, чтобы я похвалил его складной столик, и я сказал, что у меня дома есть такой же, только менее красивый. Если помните, он стоит у меня на чердаке, и я сидел под этим самым столиком, когда стрелял в кота. Какая жалость, что мы не можем посидеть как два порядочных человека за завтраком, наслаждаясь мирным африканским утром! Я был беглецом, за мной числилось немало сомнительного, включая события минувшей ночи. Обо всем об этом я надеялся поговорить с королем. Несколько раз я порывался встать, но протокол этого не позволял. Хорко, отдуваясь, пил горячий чай, который по вкусу, казалось, заваривали на сене. Я тоже сделал несколько глотков из вежливости.