Олег Постнов - Страх

Домой я отправился на метро. Хоть мои новые знакомцы изо всех сил предлагали мне автомобиль, но я отказался, не желая лишать себя и на сей раз одного из давно привычных, но постоянных своих удовольствий: в противоположность большинству жителей столицы — может быть, со времен моих поездок в Измайловский парк — я любил подземку. Уже было близко к полуночи. Тем не менее переходы и станции были полны, вдоль стен, как всегда теперь, стояли вереницей проститутки, представляя на этот час главный вид торговли (лотки и газетные прилавки уже закрылись), и пестрая и нестройная их шеренга навела меня стороной на особый ход мыслей. Я поднялся к себе, ощущая печальное и неспокойное брожение чувств (в котором, может быть, отчасти было повинно все то же вино, ибо я никогда не умел и не любил пить), но было в нем и что-то истинное, что-то сродни пустотам и звуковым перекатам моей квартиры, так что я выкурил сигарету и поспешил лечь спать. Гек Финн, помнится, лечил таким способом тоску. На следующий день, после обеда, я отправился к тете Лизе.

Она давно не бывала у меня; мы изредка созванивались, но по телефону голос ее был тускл, а с некоторых пор приобрел неожиданную назидательность, каковой я не знал во всю свою жизнь и теперь удивился. Она встретила меня радушно, однако уже с порога я был неприятно поражен переменами в ее квартире: пахло каким-то восточным благовонием (чего я совсем не переношу), на полках любимых моих этажерок, заслоняя книги, стояли какие-то экзотические открытки, свечи; огромное изображение Ганеши (индийского бога-слона) висело во всю стену рядом с фотографией пухлой старухи с красным пятном на лбу, и все это довершал огромный букет цветов, поставленный у портрета тут же в углу. Все выяснилось в два счета. Тетя Лиза примкнула вдруг к какой-то секте (не вспомню названия) и теперь постигала истину только в ней. У нее был строгий распорядок медитаций, каких-то очистительных воскурений, омовений и я уже не знаю чего еще. Разумеется, я не стал ей ни в чем возражать. Но с грустью смотрел на старческий ее энтузиазм, с которым она пыталась мне втолковывать что-то о пране. Мне уже сильно хотелось уйти. И было грустно понимать, что и это тоже кончилось в моей жизни, и этого дома больше для меня нет, хоть тетя Лиза утверждала решительно обратное, и что теперь вся ее английская филология от Мэлори до Элиота, и благородный прононс, и скрытый ее эротизм, становившийся с годами мне все больше понятным, были теперь ни к чему, словно сама ее жизнь дала течь, залатать которую, думаю, никакие шарлатаны и мистики уже были не в силах. Удивительно, но, как казалось, именно смерть моей матери, притом что они никогда не были особенно дружны, подорвала ее жизнь, и может быть даже не сама смерть, а те страшные двенадцать часов, когда мать, потеряв уже всё — пространство, время, сознание, — но не уйдя от беспросветной невыносимой боли, кричала почти безостановочно и металась на кровати со своим давно уже сломанным от распада костей позвоночником, а мы с тетей Лизой пытались сдержать ее и не могли. И теперь было горько видеть, как она, зная это, верила в какую-то восточную чушь, и чаяла победить судьбу мантрами и восточной ересью, и глядела вокруг и даже на меня словно сквозь сон, вряд ли чем-нибудь иным еще интересуясь.

Я вскоре уехал. Корявые деревца, так и не выросшие за все эти годы и уже облетевшие, проводили меня сухим шорохом ветвей. Поезд подошел сразу, однако я вскоре высадился — как это часто делал раньше — через две станции, в огромный и холодный, даже летом в жару, пустынный холл. Он всегда почему-то нравился мне. Тут не было эскалаторов, только широкие, расходящиеся наверху вилкой ступени, тут всегда было мало народу, и я был удивлен, заметив, однако, что и тут, как в центре, давешние проститутки устраивают свой смотр; их, правда, было не в пример меньше, так, словно из краснознаменного полка я прибыл в заштатную часть, которой нечем блеснуть, кроме выправки. Выправка была отменной. Совсем юная — лет тринадцати — девушка поразила меня. Я на миг замешкался перед ней, и она сразу напряглась и словно подалась вперед, мне навстречу. Забавная мысль пришла мне в голову. Уже вечерело, но, конечно, было еще не поздно. Я кивнул ей пальцем. Она тотчас сорвалась с места и бросилась за мной, боясь упустить, боясь отстать, немедленно запыхавшись — больше от страха — и при этом грозно шепча мне в плечо:

— Сто! Моя цена сто! За меньше я не пойду! Так и знай!

Кусок масла тогда стоил двести. Внутренне покатываясь в душе от смеха, я серьезно покивал ей. Мы сели в вагон, огни за окном только что зажглись и медленно поплыли вспять — и вдруг обратились в грохочущую вереницу: поезд нырнул в туннель. Замелькали центральные станции. Наконец мы вышли с ней из метро и поднялись ко мне. Я с любопытством оглядел нас обоих в коридорном зеркале: печальный серый господинчик с тенью от бритых усов и маленькая белокурая девочка со злыми глазками.