Владимир Шаров - Репетиции

Эта раздача погубила всю работу Сертана последнего года. Никто из выкрестов участвовать в постановке больше не соглашался, и хотя Никон, который их сам крестил, просил и уговаривал евреев много раз, даже плакал, моля их простить келаря и вернуться к репетициям, они отказались. Сертан, когда узнал, что устроил Феоктист, готов был убить его, был разъярен и Никон, но келарь отговорился, что хотел, как лучше, и сделал так, как понял.

Теперь Сертану на роли евреев надо было искать исполнителей заново. Потом, года через два или три, Феоктист скажет ему, что жалеет, что выкресты не стали играть; ненавидя их, он тоже считал, что это роль евреев, их и только их, а деньгами хотел лишь показать, как они должны играть ее. Найти новых «евреев» оказалось трудно: те, кто были взяты раньше, знали, что «они», и после истории с тридцатью сребрениками были рады и веселились, что Бог их миловал, — другие же знали, что «не они», что это роль не их, и не соглашались.

Сертан не понимал, что ему делать, и тогда Никон предложил, чтобы не думали одни семьи, что их Бог наградил — из них апостолы, а другим ничего не дал, поступить, как Сам Христос говорит у Матфея: «Я принес не мир, а вражду, из-за меня встанет брат на брата, сын на отца», — и пускай из тех крестьянских семей, из которых набрал Сертан апостолов и учеников Христа, возьмет он и евреев — Его врагов и гонителей. Так и равенство сохранится, и не будет семья с семьей враждовать, а внутри ее, как внутри человека, будут бороться грех и праведность.

Сертан послушался его, и к августу 1664 года — на сей раз уже окончательно — было решено, кто какую роль будет играть, и репетиции возобновились. Перед этим Сертан, взяв за основу Матфея, разделил Евангельские события на следующие друг за другом сцены и диалоги, наметил все дороги и пути, обозначил, где что должно находиться; это было сделано не только в его тетрадях, но и в натуре окрестности монастыря были разбиты разноцветными вешками и флажками, был даже назначен человек, который следил за ними, подновлял, если надо, поднимал и ставил на место, когда сбивала скотина, — словом, и на местности была уже вычерчена и повторена с максимальной точностью и полнотой карта движения Иисуса Христа по Палестине.

Задача эта оказалась непростой и потребовала хорошего землемера — в России найти его было нелегко, — потому что необходимо было не только правильно высчитать масштаб, но и подыскать соответствие Евангельским пейзажам, в частности, для Никона это представлялось едва ли не более важным, чем правильная пропорция в верстах и днях, однако схожий рельеф, хотя в общем земли Новоиерусалимского монастыря были близки к описанию Палестины в Новом Завете, имелся далеко не всегда, и тогда, чтобы добиться безусловного подобия, нужна была немалая изворотливость. Приходилось насыпать новые холмы, вырубать или, наоборот, сажать деревья, отрывать большие, похожие на озера пруды (для главного из озер, Тивериадского, построили высокую запруду и затопили часть долины Истры — Иордана). Работа эта была очень трудоемкой, но она, к удовольствию келаря, скоро окупилась: на плотине поставили несколько мельниц и машин, которые мяли и трепали лен, валяли сукна, делали бумагу, что приносило братии немалый доход.

Вообще после постройки плотины отношение келаря к Сертану улучшается; теперь, когда уже вовсю шли репетиции и Феоктист понял, что работа не стоит, Сертан отнюдь не сидит без дела, не грабит монастырь и не даром ест свой хлеб, когда Феоктист так же, как и Никон, привык каждый день ходить вдоль вешек, обозначающих земной путь Спасителя, увидел, как и где из монастырской земли возникает другая земля, как бы рождается в ней и из нее, привык, что из этой им, келарем, руководимой земли медленно, шаг за шагом рождается Святая земля, из, в сущности, обыкновенной и простой русской земли — Святая земля, это было настоящее чудо рождения, и все это делалось на его глазах и даже более того, в каждом дне этого вынашивания он принимал участие, помогал ему или видел его. С этого времени и он начинает проникаться важностью, исключительностью происходящего в Новом Иерусалиме, постепенно становится защитником и помощником Сертана.

Судя по зарисовкам в дневнике, в своих мизансценах Сертан отталкивался от картин итальянцев (которые хорошо знал, несколько лет прожив в Риме и в Милане), в первую очередь — Беллини. Расположение фигур, позы, вообще вся композиция и, что, пожалуй, еще более важно, — характеры, если они не противоречили Матфею, были взяты им оттуда. Картины были не единственным его источником, Сертан использовал и жития святых, и ту устную традицию, которая существовала в России, и апокрифы, но на первом месте были все-таки картины; даже многие типажи действующих лиц, особенно второстепенных, о которых ничего не было известно, нашел он у Беллини, и это в огромной степени облегчило, ускорило работу, которая иначе оказалась бы просто бескрайней.