Дженнифер Иган - Время смеется последним

И тут, на вершине всепожирающего блаженства, Бенни вдруг вспомнилось, как он однажды прочел переписку двух своих сотрудников, скопированную ему по ошибке, и узнал, как они называют его между собой: «Колтун». О боже. Унижение при виде этого слова захлестнуло Бенни в одну секунду. Он не знал точно, что имелось в виду: что он волосат? Да, правда. Грязен и неопрятен? Ложь! Или в гадкую кличку вкладывался буквальный смысл и он таки похож на колтун, какие ему приходилось выстригать у Сильфы, кошки Стефани, — а если не выстригал, то Сильфа выгрызала их сама, а потом отрыгивала гадкие скользкие комки шерсти на ковер? В тот же день Бенни коротко постригся и собирался еще сделать восковую эпиляцию спины и рук, но Стефани отговорила: ночью в постели она гладила прохладными пальцами его плечи и повторяла, что любит его таким как есть и что в мире и так уже полно мужиков с лысыми от эпиляции телами.

Музыка. Бенни прислушался. Сестры визжали, крошечная студия разрывалась от грохота, Бенни попытался опять поймать состояние лихорадочного восторга, в котором он пребывал всего минуту назад, — и не мог: «колтун» все убил. В комнатке сделалось вдруг невыносимо тесно и душно. Бенни отбросил ковбелл и достал из кармана парковочный талон. «Колтун», быстро нацарапал он на обороте, надеясь изгнать идиотское воспоминание. Медленно, глубоко вздохнул и постарался сосредоточиться на сыне. Крис отчаянно молотил тамбурином, не успевая за бешеным темпом сестер. И тут опять нахлынуло: года два назад Бенни привел сына в парикмахерскую, и Стю, у которого он сам стригся с незапамятных времен, вдруг отложил ножницы и отвел Бенни в сторону.

— У мальчика неприятности, — сказал он.

— Неприятности? Ты о чем?

Они вернулись к креслу, и Стю раздвинул волосы у Криса на макушке. По коже между корнями волос ползали мелкие бурые твари размером чуть больше макового зерна. Ноги у Бенни вдруг ослабели, он чуть не осел на пол.

— Вши, — шепнул парикмахер. — Видно, в школе подхватил.

— Не может быть! — выпалил Бенни. — У нас частная школа… Крандейл, Нью-Йорк!..

От страха глаза у Криса стали огромными.

— Пап, что?

Все в парикмахерской обернулись и смотрели. И Бенни вдруг сделалось так стыдно — будто это он со своей буйной шевелюрой во всем виноват, — что с того дня он начал брызгать себе под мышки инсектицид, и брызгал до сих пор, каждое утро, и еще на всякий случай держал баллончик в офисе, хоть это и чистой воды шиза, Бенни сам это прекрасно понимал. Пока они с Крисом шли к вешалке и натягивали на себя куртки, вся парикмахерская таращилась им вслед. Лицо у Бенни пылало. Черт, ему даже сейчас было больно об этом думать — больно физически, будто воспоминание вспороло его снизу доверху, оставив длинную зияющую рану. Бенни закрыл лицо руками — а хотелось закрыться совсем, заткнуть уши, не слышать какофонию сестер. Попытался сосредоточиться на Саше, которая по-прежнему стояла от него справа, источая сладкий горький аромат; но оказалось, что он уже вспоминает девушку, к которой он клеился на какой-то тусовке сто лет назад, когда еще только приехал в Нью-Йорк и продавал пластинки в Нижнем Ист-Сайде. Миловидная блондинка — как ее звали, Абби? Обхаживая Абби, Бенни успел вынюхать несколько дорожек кокаина, но потом у него скрутило живот и понадобилось немедленно облегчиться. Он уже отыскал сортир, и уселся на унитаз, и начал, и мерзкая невыносимая вонь (мучительнейшая часть воспоминания!) расплылась во все стороны, когда незапирающаяся, как выяснилось, дверь туалета рывком распахнулась — и Абби, глядя на него сверху вниз, застыла на пороге. В следующую страшную, бездонную секунду их глаза встретились; потом она захлопнула дверь.

Бенни ушел тогда с тусовки с другой девушкой — они всегда находились, другие девушки, — и ночь удовольствий (мысль об удовольствиях слегка утешала) стерла из памяти последнюю встречу с Абби. Но вот теперь выяснилось, что не стерла — воспоминание вернулось, взметнув новую волну унижения, которая тут же поглотила целые куски его жизни — все успехи, все, чем он гордился, — все слизнула, словно и не было ничего, ноль, и сам он — ноль, сидит на толчке и пялится в брезгливо скривившееся лицо той, которую он собирался обольстить.

Бенни вскочил со стула, ковбелл под его ботинком хрустнул и расплющился. Глаза щипало от пота. Наэлектризовавшиеся волосы цеплялись за оранжевый ворс потолка.

— Что? — забеспокоилась Саша. — Что-то не так?