Сергей Антонов - Поддубенские частушки. Первая должность. Дело было в Пенькове

— Сама же Фенька приходила за тесом да за лампочками, а теперь…

— А ты не гляди на нее, — уговаривала Наташа подругу. — Пойдем, Любушка, пойдем…

— Долго вы будете постановку разыгрывать? — сказал Василий Степанович, посмотрев на часы. — Семен, начинай.

— Как же я начну? Что мне их на руках, что ли, носить на крышу?

— Как хочешь. Хоть на руках. Начинай.

— Ну, ладно!

По-медвежьи растопырив руки, бригадир пошел на девчат, и все они с визгом бросились в разные стороны. Только Люба сидела по-прежнему на земле, закрывая лицо худенькой рукой.

Семен легко поднял ее. Сначала она старалась вырваться, отбивалась, болтала ногами, но, увидев, что Семен несет ее уже по зыбкой скрипучей лестнице, испуганно обхватила его за шею и притихла.

Лестница была высокая и стояла довольно круто. Семен осторожно поднимался вверх, опираясь о перекладины ступнями и коленями. На спине его, возле плеч, под майкой вздулись мускулы, а шея все больше и больше краснела.

— Довольно тебе, — вскричал встревоженный Василий Степанович. — Прекрати сейчас же!

— Бросить? — спросил, остановившись на середине лестницы, Степан.

— Да неси же быстрее, черт! — воскликнул председатель, испугавшись, что его распоряжения стали исполняться чересчур точно.

Семен добрался до крыши, тяжело дыша, опустил смущенную Любу и пригладил волосы своей красной тюбетейкой. Вслед за ним одна за другой полезли наверх девчата.

— Василий Степанович, — не унималась Феня, — давайте хоть с неделю погодим ломать. Чехословацкие гости приедут, что же мы станем показывать? Электростанцию перестраиваем, к коровнику пристройку делаем я еще птицеферму вовсе сломаем. Что мы станем показывать?

— Труд свой станем показывать, — сказал Василий Степанович. — Поймут. У них у самих там все заново переделывается.

И снова начал отдирать ломиком плитки.

Работа стала разгораться. Как костер, когда от маленького язычка огня постепенно занимаются веточки, обвиваются летучим пламенем, разгораются все сильней, словно соревнуясь, чей огонь жарче и веселее.

Я не утерпел и тоже забрался наверх и стал работать, хотя Феня, считавшая меня виновником всех бед, свалившихся на колхоз, пробормотала: «Пришел грехи замаливать».

Стояло погожее июньское утро. Было видно далеко вокруг и слышно все издалека. До самого горизонта, до самых утренних зорь тянулись невысокие холмы, разделенные лощинами и оврагами. На склонах виднелись деревни, окруженные садами и пашнями. В прозрачной дали было хорошо видно розовую ровную ленту канала и вертикальные грани шлюзовых башен. Во все стороны расстилались поля пшеницы, ячменя, проса.

Быстро обнажались стропила здания.

— Давайте веселее, девки, — сказал Семен, выколачивая стропильный брус. — Мне вечером еще в Игнатовку топать.

— Зачем, Семен Павлович? — опросила Наташа.

— В сельсовет. Кое-какие данные о колхозах взять. Чтобы объяснить гостям, если поинтересуются… — Он сунул лом под брус стропила. — Любка, вывешивай комель. Вывешивай больше. Пойдем со мной в сельсовет? — неожиданно добавил он тем же тоном.

— Я уже и так вся повисла, — словно не слыша вопроса, отвечала Люба. — Больше во мне веса нет.

— Обожди. Лом подложу. Наташа, а ты что застыла? Ну, теперь опускайте… Опускай, Любка. Пойдем со мной. Поможешь выписывать данные.

— А тюбетейку подаришь?

— Подарю.

— Да. Ладно. Дареное не дарят. Я ведь в шутку. Не пойду. У меня простыни три дня не глажены.

— Теперь подавай на себя… Пойдем. Речь приветственную поможешь составить. Еще на себя. А ну, бросили! Наташа, да что ты вовсе руки опустила?

Сухой брус со звоном упал на землю.

Наташа наклонилась к Любе и спросила, пытливо глядя в ее лицо:

— Сегодня вечером придешь за гармошкой ходить?

— Не знаю, Натка, — отводя глаза, отвечала Люба. — Гладить надо.

— Много ли тебе гладить?

— Много. Одних простыней больше десятка.

— Может, прийти пособить?

— Не знаю. Ничего я не знаю, Натка.

И, словно больную, обняла и поцеловала подругу в лоб.

Совещание районного отдела сельского хозяйства по поводу утверждения новых планов объединенных колхозов окончилось поздно, и мы с Василием Степановичем Боровым возвращались домой в кромешной темноте. Как я и предполагал, Василию Степановичу досталось за то, что он начал действовать, не дожидаясь утверждения плана. Хотя замечания были добродушны и делались скорее не для него, а в назидание другим председателям колхозов и хотя наш план был одобрен, Василий Степанович сильно расстроился, два раза просил слова и вовсю спорил с секретарем райкома. Теперь, шагая домой, он молчал и на все сердился. Ему не нравилось, что деревня далеко от города, что левый ботинок у него скрипит, что дорога идет в гору и что у меня нет детей.