Александр Жолковский - НРЗБ

«A карнавализация? Бахтин тебя по головке бы не погладил».

«Бахтин это типичное порождение сталинизма с его культом массы, подавляющей личность. Карнавал — не свободная стихия, а принудиловка, вроде посылки на картошку. Что если во время вашего карнавала я хочу в своей башне слоновой кости книжку почитать?»

«Почему же Бахтин так моден на Западе?»

«Массовая популярность ему как раз идет. Запад же только и мечтает избавиться от своей свободы».

«Ну, а в России почему? Там-то по свободе соскучились».

«Соскучились, но по-своему. Я помню, как однажды, в самый разгар оттепели, я был в Москве (сам я из Риги) и меня взяли с компанией за город, тогда это называлось в поход. Все свои ребята, туристы, интеллектуалы. Вождем у них был знаменитый молодой философ, Андрей, кажется, фамилии не запомнил. Его все знали, народу пришло куча, ну, протащились сколько-то там километров, и привал. Поели, все общее, еды навалом, а компоту, сливового, оказалось только две банки. Андрей говорит, будем делить на всех. Сосчитали людей, потом, применив какую-то хитрую математическую модель, вычислили, сколько в двух банках должно быть половинок слив, и, в восторге от собственной справедливости, разъели. Один только выискался оригинал, Юлик или Люсик, как-то так звали, говорит, чем делить, давайте лучше разыграем, пусть кому-нибудь одному или двоим достанется, зато они получат полное удовольствие. Ну, ему дали! «Индивидуалист! Ты хочешь все себе. Ты будешь есть, а я на тебя облизываться?!» Он стал объяснять, что сливового компота вообще не любит, а рассуждает ради принципа, но это не помогло. «Ах, сливовый Вашу светлость не устраивает? У вас принципы?! Какого же прикажете Вам подать — ананасного?»…»

«A про пирожное там ничего не говорилось?» — неожиданно перебила молчавшая до сих пор женщина. Она недавно переехала из Техаса и еще никого не знала. Все с интересом на нее посмотрели.

«Про пирожное?»

«Да, про неделимость пирожного на части как предмета роскоши, теряющего при расчленении бо́льшую часть своей ценности».

«Теперь, когда вы это говорите, припоминаю. A вы откуда знаете? Неужели вы тоже там были?»

«Нет, но я потом довольно хорошо знала всю эту компанию. В походы они уже не ходили, но пресловутая теорема о неделимости пирожного дебатировалась у них еще многие годы. На моей памяти она так и не была признана доказанной».

«Ну, теперь у нее есть шансы. A Андрея вы тоже знали?»

«Очень хорошо. Он был, да что я, наверняка, и остался, очень интересной фигурой. Мне вдруг вспомнилась одна забавная история с ним, только она не вполне аппетитная».

«Ничего, все уже поели. Рассказывайте».

«Я-то по образованию биолог, меня подобные вещи не смущают. Я расскажу, тем более, что имена вы, к счастью, слегка перепутали. И вообще, все это было давно и чуть ли не на другой планете».

«Андрей, — начала она свой рассказ, — был человек замечательный во многих отношениях. Талантливый философ (что-то он там придумал раньше американцев), турист и вообще мужчина хоть куда, всем помогал, диссидент… Но это ерунда по сравнению с его главной страстью…»

«Не иначе, бабы?»

«Бабы не то слово».

«Извините, женщины».

«И не просто женщины — жены».

«Чужие?»

«В том-то и дело, что свои».

«Сколько же у него было?»

«В лучшие годы — в среднем пять-шесть. Он был убежденный, преданный, заботливый многоженец. Он любил всех своих «жен», вместе с их детьми от прошлых браков, а еще больше — с его собственными. Жен он устраивал на работу, а детей в школы, в том числе специализированные — музыкальные, математические, спортивные. И у них не было не только никаких склок и ревности, но и никаких секретов. Все делалось, думалось и оценивалось сообща…»

«Какой-то утопический гарем. Что же, они так открыто и жили вместе?»

«Ну, жили, известно, как — кто где мог, и гусей нарочно тоже не дразнили, но друзья знали, да и принцип был такой, что это хорошо, они этим гордились».

«Они или он? Неужели бабы между собой не цапались?»

«Идея, повторяю, была, что это правильно. Поймите, мужик был — поискать, к тому же он в них во всех действительно души не чаял. Знаете, в народе говорят не «любит», а «жалеет». Вот он их жалел. Он и выбирал всегда каких-то незаметных, слабых, брошенных и — спасал».

«Мышек сереньких?»

«Да нет, почему. Это были женщины как женщины, нуждающиеся в мужчине-покровителе, отце семейства, лидере, и он был всем этим и его хватало на всех. A что это был вызов обществу, никого не смущало, наоборот, придавало новаторский оттенок. Тогда, если помните, все начиналось с нуля, догмы и предрассудки отметались, и это выглядело как еще один смелый эксперимент. Плюс все были молоды, немелочны, нацелены на духовное. Вместе ездили в походы, ходили на выставки, и заводилой был Андрей. Вдруг объявлялось, что все должны читать Дудинцева, идти на Пикассо и Монтана, разбираться в Рублеве…