Александр Жолковский - НРЗБ

«Это твои «Очерки»?»

«Угу».

«Ты издал их за взятку?»

«Угу».

«Как же это выглядело на деле?»

«Очень просто. Книга вышла, я пригласил Стасика к себе, выключил телефон, сказал, что хочу отдать ему его долю гонорара и спросил, сколько ему причитается».

«A он что-то делал?»

«Он, может, и делал бы, но, подавая рукопись, я подчеркнул, что не жду особой правки; он не возражал. Надо сказать, что его владение родным языком оставляло желать лучшего».

«Сколько же он потребовал?»

«Он сказал, что это мое дело».

«A ты знал какую-то таксу?»

«Ничего я не знал. Я просто сказал, разделим деньги по-братски, и отсчитал половину».

«A мог бы и меньше?»

«A мог бы и вообще ничего не давать, тем более, что книга вышла, а я уезжал».

«Почему же ты дал так много?»

«Ну, во-первых, как честный офицер и чуть ли не родственник. Во-вторых, потому что я предпринял это не ради денег, а чтобы, так сказать, оставить след в отечественной словесности. Но, главное, мне нравился весь этот сюжет с диссидентом, одной рукой подписывающим письма, а другой сующим взятки. Не знаю, говорил ли я тебе когда-нибудь, что прежде чем решиться на отъезд, я прошел через стадию сознательного приспособленчества. Я сказал себе: «В конце концов, все эти люди как-то живут здесь. Уж наверно, я могу не хуже них. Если в этой экзотической культуре принято пить, врать и жульничать, то для меня должно быть делом чести овладеть обычаями туземцев, иначе какой же я культуролог? В общем, мне так и неясно, предполагалась ли эта взятка на самом деле или я ее выдумал от начала до конца».

«И на этом вы расстались?»

«Расстались, но не совсем. Где-то через полгода, перед самым моим отъездом, он пришел и заявил, что тоже уезжает и что ему нужно переправить заграницу собственные сочинения, причем утверждал, что я обещал ему посодействовать».

«Ты действительно обещал?»

«Может быть, в свое время я что-то такое и сболтнул, но тут я насторожился. Ты должен понять, что полуграмотный Стасик, с его голубовато-оловянными глазками и общей курносостью, менее всего походил на тамиздатовского еврея. Заподозрив худшее, я ответил, что вряд ли смогу быть полезен, и стоял на своем — тем тверже, чем дольше он меня уговаривал. В конце концов, он ушел, весь разобиженный и с совершенно красными ушами».

«Но на отъезде это не сказалось?»

«Как будто, нет. Однако через пару дней позвонила Лена, по странному совпадению оказавшаяся в Москве, и попросила приехать к ней в гостиницу. Она была беременна…»

«От тебя?»

«Она не говорила — я не спрашивал. Я сказал, что уезжаю. Она удивилась, уверяла, что не знала, стала просить денег. Деньги у меня оставались, и если бы она не попросила, я, наверно, предложил бы сам. Но теперь это выглядело чуть ли не как выкуп, и я про себя решил не давать.

Я полу в шутку полез раздевать ее, она сказала, что у нее там воспаление, я настаивал, она стала вырываться, оступилась, и, упав на кровать, закричала, что не может быть, чтобы я был таким монстром. Я ответил, что монстров-то мы и любим, в себе и в других, даром что ли происходим не от Авеля, а от Каина, не говоря о Еве?! Она молчала, в упор глядя на меня снизу вверх. Я встал и, не мешкая, вышел…».

«Не знаю, кается он или хвастается, но… он не врет!» — с внезапным приливом крови в окончательно прояснившейся голове подумал Дейвид. Он ждал комментариев второго русского, но тот, видимо, раз обжегшись, не вылезал.

«…все-таки она. И знаешь, что меня окончательно убедило? В одном стихотворении у нее есть строчка: «Ты не Вий, ты не змий, ты не смей!..»

«Строчка, прямо скажем, так себе», — не удержался второй и тут же получил сдачи:

«Что и говорить, особой неординарности не заметно. Но дело в том, что она прозвала меня Змей Горынычем, а сама подписывалась в письмах Ник. Вас., потому что я любил издеваться над ее гоголевским профилем. A в этой строчке есть сразу и змей, и Гоголь, да и общий смысл напоминает нашу последнюю сцену».

«Видишь ли, — не унимался оппонент, — для статейки в «Слэвик ревью» о прототипе тургеневской Аси это, может быть, и аргумент, но тут хотелось бы большей доказательности. A что, это единственное упоминание о тебе во всем ее наследии?»

«Вроде бы. И теперь мне предстоит рекомендовать книгу к печати, потому что у той же редакторши лежит моя собственная, а тут шутки плохи».

«Да, а уж когда биография выйдет, путь в прошлое лауреатки будет тебе заказан строго-настрого».

«Заказан, так заказан. Чем ехидничать…»