Донасьен Альфонс Франсуа де Сад - Жюстина

– Клянусь своей спермой, – неожиданно заявил он Жюстине, – вот здесь я и хочу сношаться; я слишком долго возбуждался из-за тебя, стерва, теперь настало время завершить это дело. Он схватил её за плечи и сбил с ног. Несчастная испустила крик ужаса.

– Ага, шлюха! – заорал взбешенный Сен-Флоран. – Напрасно думаешь, будто кто-то услышит твои вопли. Он повалил её на землю, сильно ударив по голове палкой, и она без чувств опустилась к подножию дерева. Боги оставались глухи. Трудно представить себе, с каким безразличием они относятся к людям, даже когда те собираются оскорбить их; они как будто не только не предотвращают ужасные злодеяния, но ещё сильнее сгущают ночную тьму словно для того, чтобы получше скрыть… ещё больше поспособствовать гнусным замыслам порока, направленным против целомудрия и невинности. Обезоружив Жюстину, Сен-Флоран оголил её, достал чудовищных размеров посох, раскрасневшийся от сладострастия и ярости, навалился на свою жертву, придавив её своей тяжестью, раздвинул бедра несчастной девочки и с невероятной силой вогнал свой меч в самое нежное и потаенное местечко, которое, предназначенное быть наградой за любовь, казалось, с отвращением отвергает гнусные притязания злодейства и порока. Наконец он восторжествовал: Жюстина лишилась девственности. О, какое безумие обуяло злодея! Это был тигр, озверевший тигр, рвущий на части молодую козочку: он рычал, скрипел зубами, изрыгал богохульные проклятия; обильно лилась кровь, но ничто не могло его остановить. Его страсть увенчало мощное извержение, и распутник, пошатываясь, удалился, сожалея лишь о том, что преступление, которое только что принесло ему такое острое наслаждение, не может длиться вечно. Остановившись в десяти шагах от жертвы, он пришел в себя; он испытал странное сожаление, которое буквально перевернуло его злодейскую душу, подумав о том, что только до половины довел свое злодеяние и что его можно продолжить. Он вспомнил, что в карманах Жюстины остались сто тысяч франков, которые он ей подарил, и вернулся забрать их. Но Жюстина лежала таким образом, что обшарить её карманы можно было, лишь перевернув её. О небо! Сколько новых прелестей увидел он, которые, несмотря на темноту, предстали перед огненным взором преступного кровосмесителя!

– Как! – воскликнул он, рассматривая восхитительный и свежий зад, который первым привел его в возбуждение. – Что такое? Неужели я мог пройти мимо такой красоты! Эта восхитительная девочка имеет и другие девственные цветы, а я не сорвал их! Какая небрежность! Надо немедленно прочистить эту дивную жопку, которая доставит мне в сто раз больше удовольствия, чем вагина; надо, черт меня побери, разворотить её, разорвать пополам без всякой жалости! Ничто не мешало ему ещё раз осквернить неподвижное, беззащитное тело, и злодей уложил свою жертву в положение, благоприятное для осуществления коварных замыслов. Увидев крохотное отверстие, которое он жаждал пробить, злодей пришел в восторг от явного несоответствия размеров, и вонзил туда свое орудие, даже не потрудившись увлажнить его: все эти меры предосторожности, порождаемые страхом или человечностью, незнакомы пороку и истинному сладострастию: в самом деле, почему бы не заставить страдать предмет страсти, если его боль увеличивает наше наслаждение? Содомит проник в вожделенную пещерку и добрых полчаса наслаждался своей жестокостью, может быть, он ещё дольше оставался бы там, если бы природа, не лишив наконец его своих милостей, не прекратила его удовольствия. В конце концов коварный злодей ушел, оставив на земле несчастную жертву своего распутства – без средств, обесчещенную и почти бездыханную. О человек! Вот ты каков, когда слушаешь только голос своих страстей! Жюстина, придя в себя и ощутив свое жуткое состояние, захотела умереть.

– Чудовище! – заплакала она. – Что плохого я ему сделала? Чем заслужила такое жестокое обращение? Я спасла ему жизнь, вернула богатство, а он отобрал у меня самое дорогое; даже тигры, живущие в самых диких лесах, не осмелились бы на такое преступление. Первые ощущения боли и унижения сменились недолгим изнеможением; её прекрасные глаза, наполненные слезами, машинально обратились к небу, сердце её устремилось к ногам Всевышнего. Чистый, сверкающий звездами свод, строгая ночная тишина… торжественный образ мирной природы, контрастирующий с потрясением души бедной девочки – все вокруг неё источало сумрачный ужас, из которого тут же родилась потребность молиться; она опустилась на колени перед этим всемогущим Богом, которого отрицает разум и в которого верит горе.