Донасьен Альфонс Франсуа де Сад: Жюстина

– Черт меня побери, – заговорил Дюбур, распаленный действиями опытной Дельмонс и уже начиная тискать её. – Ох черт возьми мою грешную душу! Чтобы я тебя пожалел! Да я лучше задушу тебя, шлюха! С этими словами он поднялся как безумный, и, обнажив маленький ссохшийся и почерневший орган, грубо схватил свою добычу и бесцеремонно приподнял покровы, скрывавшие от его похотливых глаз то, что он жаждал увидеть. Он начал поочередно рычать, бормотать ласковые слова, терзать и нежно гладить девичье тело. Какое это было зрелище, великий Боже! Казалось, природа захотела в самом начале жизненного пути Жюстины навсегда запечатлеть в её душе этим спектаклем весь ужас, который она должна испытывать перед пороком, и этому пороку предстояло породить бесчисленные несчастья, которые будут грозить ей всю жизнь. Обнаженную Жюстину швырнули на кровать, и пока Дельмонс держала её, злодей Дюбур придирчиво рассматривал прелести той, которая в этот критический момент готова была послужить ему наперсницей.

– Погодите, – сказала блудница, – я чувствую, что вам мешают мои юбки, я сейчас сниму их и покажу вам во всей красе предмет, который, по-моему, интересует вас больше всего: вы хотите увидеть мой зад, я знаю это и уважаю этот вкус в людях вашего возраста [Этот изысканный вкус свойственен любому возрасту. Юный Альцибиад обладал им так же, как и старый Сократ: многие народы предпочитают эту восхитительную часть женского тела всем остальным прелестям, и действительно ни одна другая своей белизной, своими округлостями и безупречными формами, а также несравненным наслаждением, которые она сулит, не может претендовать на более высокие почести со стороны истинного либертена. Много потерял тот, кто не сношал мальчика или не превращал в такого мальчика свою любовницу. Его можно считать новичком в науке сладострастия. (Прим. автора).]. Вот он, друг мой, любуйтесь, он несколько крупнее, чем попка этого ребенка, но такой контраст вас позабавит. Хотите посмотреть на них вместе, рядом друг с другом?

– Да, черт побери, – сказал Дюбур. – Влезайте на плечи девчонки, заодно будете держать её, а я буду сношать её в задницу и целовать ваши ягодицы.

– Ах, я поняла, что вам нужно, шалун вы эдакий, – сказала Дельмонс; оседлала Жюстину и таким коварным способом приготовила её к жестоким и сладострастным упражнениям Дюбура.

– Вы угадали, – обрадовался блудодей, осыпая довольно чувствительными шлепками обе задницы, предлагаемые его вожделению. – Это именно то, что мне нужно; теперь посмотрим, получится ли у меня содомия. Злодей сделал первую попытку, но его слишком горячий пыл погас во время лихорадочной возни. Небо отомстило за Жюстину, не позволив чудовищу надругаться над ней, и мгновенный упадок сил этого развратника перед самым жертвоприношением спас несчастного ребенка и не дал ему сделаться жертвой. От неудачи Дюбур разозлился ещё сильнее. Он обвинил Жюстину в своей слабости; он захотел исправить положение новыми оскорблениями и инвективами, ещё более сильными; нет таких слов, каких он не сказал, таких поступков, каких он не испробовал – он делал все, что диктовало ему его злодейское воображение, его жестокий характер и его извращенность. Неловкость Жюстины выводила его из себя, девочка никак не желала подчиниться и покориться злодею, так как это было выше её сил. Несмотря на все усилия распутников ничего не получалось: даже Дельмонс со всем её искусством не могла вдохнуть жизнь в мужской орган, истощенный прошлыми забавами, и напрасно она сжимала, трясла, сосала этот мягкий инструмент – он никак не поднимался. Напрасно сам Дюбур в обращении с обеими переходил от нежности к грубости, от рабского повиновения к жестокому деспотизму, от пристойных действий к самым мерзким излишествам: несчастный член так и не принял величественного вида, который требовался для нового натиска. В конце концов Дюбур смирился и взял с Жюстины слово прийти на следующий день, а чтобы поощрить её к этому, он не дал ей ни единого су. Её передали в руки Дерош, а Дельмонс осталась с хозяином, который, взбодрив себя сытной трапезой, вскоре утешился благодаря соблазнительной гостье за свое бессилие учинить надругательство над девочкой. Дело, конечно, не обошлось без взаимной досады, было предпринято немало стараний, с одной стороны, и проявлено не меньше такта и понимания с другой; жертвоприношение состоялось, и роскошный зад Дельмонс принял в себя жалкие дары, предназначенные для хрупкой Жюстины. А та, вернувшись домой, заявила хозяйке, что даже если будет умирать с голоду, она больше не станет участвовать в этом спектакле; она снова обрушилась с упреками на старого злодея, который так жестоко воспользовался её нищетой. Но счастливый и торжествующий порок всегда смеется над бедствиями несчастья; он вдохновляется своими успехами, и поступь его делается тверже по мере того, как на него сыплются проклятия. Вот вам коварные примеры, которые останавливают человека на распутье между пороком и добродетелью и чаще всего подталкивают его к пороку, ибо опыт всегда свидетельствует о торжестве последнего.