Анатолий Ким - Белка

И тут я увидел, как на веранду бесшумно прошел призрак Мити Акутина. Если бы я не знал, что он умер больше полугода назад и похоронен на …ском кладбище, я принял бы это за живого Митю, а не за привидение — настолько он был вещественным и реальным. Горло его было замотано грязными бинтами. Уставясь на меня пристальным, жутким взглядом, он замахал рукою, явно приказывая мне немедленно удалиться. Волосы мои встали дыбом и затрещали от электрических искр, я попятился, попятился — и махнул через подоконник…

А вскоре вошла я и увидела Митю сидящим на том стареньком венском стуле, на котором недавно, когда я уходила, сидел мой неожиданный гость бывший матрос Балтийского флота. Увидев меня с ружьем в руках, Митя округлил глаза и шутливо поднял руки вверх, да так и замер, улыбаясь и радостно глядя на меня. Я не испугалась, нет, меня мгновенно отпустила звериная моя тоска, я поверила, да, я сразу поняла, что свершилась высшая милость и любимый человек возвращен мне. Я подошла и, бросив ружье с патронташем на пол, обняла Митю, от него исходила кисловатая вонь, но то был запах живого существа, единственного существа на свете, которое было мне необходимо для жизни, и я благословила в душе его зловоние. Под моими руками было живое Митино тело, я жадно ощупывала его плечи, спину, и все оказалось тем же самым, что запомнили пальцы мои и ладони, только сильно исхудал Митя, стал жестче и как бы меньше. Я не плакала и не смеялась от радости — радости, собственно, и не было, а было в душе что-то доселе неведомое мне, великое и безмятежное, как облака в небе. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я немного пришла в себя, стала вновь ощущать реальность всего окружающего: но наконец, успокоившись, я спросила:

— А где же твой товарищ, Митенька?

Он показал жестами, чтобы я дала ему бумагу и что-нибудь пишущее, я повела его в дом, где жила в это время одна, ибо мамуля моя поехала лечить суставы куда-то на Карпаты, а папуля, должно быть, окончательно перебрался в Москву к своей новой сожительнице.

Усадив Митю за стол, я бросила перед ним пачку писчей бумаги, авторучку, сказала ему: «Пиши», — а сама побежала на кухню, чтобы приготовить ему чего-нибудь поесть. Странное появление в нашем доме бывшего матроса и затем чудесное возвращение Мити, которое осознать пока было нельзя, да и не нужно, даже опасно осознавать, — все это как-то связывалось воедино, и я уже с большей симпатией вспоминала неуклюжего матроса, предполагая в душе, что его визит и возвращение Мити несомненно имеют что-то общее.

Чудесна в этом мире любовь, а что говорить о воскрешении из мертвых, о возвращении любимых из подземного царства смерти!.. И что говорить о полной безнадежности ее, о той страшной минуте, когда эта безнадежность в ясном свете дня открывается тебе, превращая весь сверкающий мир жизни в ненавистную, тягостную темницу. Лупе-тин стоял на станционной платформе, с виду бравый, в широких матросских клешах, с буйной шевелюрой, романтично развевающейся на ветру, а внутри того условного пространства, что мы назовем душою, происходило крушение мира. Во-первых, в ответ на его порыв и щедрое самораскрытие женщина, которую впервые полюбил этот чистый сердцем гигант, предложила ему застрелиться. Во-вторых, появился в том мире, в котором Кеше Лупетину хотелось прожить ясно, честно и открыто, призрак умершего, и он до полусмерти напугал бывшего матроса Балтийского военно-морского флота. А в-третьих, появление призрака Мити означало сигнал, предупреждение, что Лупетину не следует впадать в такую подлость, чтобы влюбляться во вдову друга да еще и охмурять ее всякими красивыми словами, — и все это ради того, чтобы склонить ее к забвению Мити и, в конце концов, к дружескому сочувствию или, может быть, даже любви к себе. Иннокентий Лупетин чувствовал, стоя на майском прохладном ветру, что рушится, рушится все у него внутри, а снаружи, кружа над платформой, угрюмое солнце с отвращением смотрит сверху на него. И он решил, что хватит, что вполне набрался он в Москве искусства и ему пора завтра же бросить все и ехать в деревню, к матери, и там стать сельским учителем.

Ничего не зная о таком его решении и, честно говоря, даже не думая о нем больше, Лилиана жарила на полном пламени газа котлеты и под их паническое шипение и щкворчание тихонько мурлыкала себе под нос какую-то бессловесную песенку… да, друзья мои, я и сама не заметила, что пою, что опять могу, оказывается, петь, и вернулось ко мне облако мое, задумчивая тень, ласковая тишина души, откуда сам собою льется неприхотливая песенка…