Анатолий Ким - Белка

Ночью оказаться на незнакомой темной улице под проливным дождем и не увидеть вокруг себя ничего живого, кроме удаляющегося трамвая, из которого тебя выбросили, — о, Мите было совсем несладко в эту минуту! Он озирался с растерянным видом, и мрак вокруг, усиленный в дьявольской власти своей одиночеством юноши, казался ему неодолимым и непосильным для света грядущих дней.

Девочка с детскими косичками, бледный городской цветок, выросший в крошечной комнате с отставшими от стены голубыми обоями, вспомнилась ему в этот час. Когда ветер, неведомыми путями проникший в комнату, шевелил обоями, стена, казалось, глубоко и неслышно вздыхала. И под этой дышащей стеною сидела она, вскинув к плечу руки, мило исказив лицо и навесив верхнюю спелую губу над скважиной флейты, из которой лилась нежная, хватающая за душу музыка ветра, струя слабых вздохов, невнятная жалоба сломанной камышинки и мольба бескрылого птенца о защите.

Зачем она пришла в мою жизнь, размышлял Митя Акутин, шагая куда-то по незнакомой округе великого города, кому это нужно — добивать меня, когда и так уже сил никаких не осталось… О, как ему не хотелось тех испытаний художника, которые неминуемы, если он будет жить дальше; ему в этот ночной час хотелось к тем, которые уже освободились от всех забот, которые всюду, которых гораздо больше, чем живых, и среди них мать и старик Февралев, им уже не надо ничего бояться, и они не слышат, как играет флейта, зовет куда-то, где никогда никому не бывать…

Городская ночь была глуха, фонари бессонны, дождь лил как из ведра, и Митя шел по незнакомым переулкам, сворачивая вправо, влево, и парусиновый плащ его намокал все сильнее, вода просочилась сквозь ткань и поползла по телу. Нельзя было дальше шагать куда-то, и все существо Мити, протестуя против его самого, не желало погружаться в эту шумную ливневую темноту, но он шел, чувствуя, что подходит наконец час какого-то бесповоротного решения, и уйти в сторону или вспять невозможно.

Наконец он прошел в какую-то арку, проследовал через замкнутый двор, прошел сквозь другую арку — с противоположной стороны двора — и очутился на неширокой площади. За мокрыми деревьями он увидел огни какого-то увеселительного заведения, окна которого пылали деятельным еще светом; у подъезда стояли в ряд машины, автофургон, а одна из легковых машин мокла под дождем, как бы отстранившись от остальных — одиноко возле темных деревьев. У этой машины дверца была раскрыта, тусклый свет горел внутри салона, но сиденья сзади и водительское место были пусты. Митя направился к безлюдному автомобилю, привлеченный странными звуками и беспокойным движением какой-то темной глыбы, невнятно обозначившейся под деревом. С удивлением Митя признал в этой глыбе свинью, небольшую, но плотную, черную, которая выставила на подходившего человека пятачок, с шумом втягивала воздух, похрюкивая и одновременно чавкая жадно жующей пастью. Митя остановился, не решаясь подойти ближе к свинье, настроенной, по всей видимости, не очень миролюбиво: она несколько раз угрожающе дергалась в его сторону, пригнув рыло к земле, навострив уши, как бы предупреждая, что весь корм под ее ногами (очевидно, желуди) принадлежит только ей и делиться она ни с кем не собирается. Митя уже хотел обойти черную свинью, вняв ее угрозам, как с разгульным шумом вывалила из заведения веселая компания, уселась в свою машину и уехала; это было обыденно — но совершенно неожиданно повела себя черная свинья. Услышав голоса, она вначале замерла на месте — лишь подергивался хвостик, — потом, когда свет фар отъезжающего автомобиля заскользил в ее сторону, она пригнулась и живо юркнула в кабину пустой машины, которая тяжело просела и качнулась на рессорах. Удивленный столь странными действиями свиньи, Митя ближе подошел к машине и, нагнувшись, заглянул в салон сквозь боковое стекло. Там сидел маленький человек и, осклабившись, улыбался, глядя на него. Тогда Митя, пошире распахнув приоткрытую дверь, просунул в машину голову, желая спросить у человека, куда делась черная свинья и, собственно, что все это значит… В это мгновение тот, к которому Митя собирался обратиться с вопросом, выкинул перед собою руку, на конце которой вдруг вспыхнул громадный огненный ком… Уже с пробитым пулею горлом Митя, недоумевая, подумал: «Огонь? Зачем же?» — и тут заложило ему уши звенящим грохотом выстрела. Мите показалось, что ноги его оторвались от земли, он наконец плавно куда-то полетел…