Анатолий Ким - Белка

Вот она снова замерла в нерешительности, прижавшись грудью к зеленому стволу осины, через плечо оглянулась вниз, на землю, где, неотступно преследуя, метался белый зверь с розовой, пылкой, дымящейся пастью и следовал беззвучный, страшный человек, внимательно глядя вверх. Затрещали две сороки где-то невдалеке: будет убийство! убийство! На крик сорочий свернула пробиравшаяся по синеве неба ворона, подлетела к одинокой сосне и, всплеснув растрепанными крыльями, села на ее верхнюю крестовнику. «Кр-ровь!» — крикнула она, широко разинув клюв. И белка, услышав ее хриплый безжалостный голос, в тоске безнадежности, с недоуменным отчаянием в сердце прыгнула с осины на ту самую березку, долгую в своем юном устремлении к голубому небу.

И подошедший человек толкнул ее, потряс сильно я неистово. Белка сорвалась, пала вниз мохнатым безвольным комочком, протянула лапки с выставленными коготками навстречу пролетающей ветке, но ветвь испуганно отпрянула назад. Зверек с писком низвергся дальше и, пролетев все яруса спасительных ветвей, обычно надежных, готовых упруго подставить себя бодрой игре его жизни, а сейчас коварно предавших, — широко распахнул все четыре лапки, словно крылья, распушил хвост и мягко сверзился на лиственный подстил леса. Метнулся к ближнему дереву — но голова чудовища, огромная, как туча, мгновенно зависла над ним, дохнув ураганом горячего смрада, и зверек упал на спину и стал биться с чудовищем, чьи клыки, словно павшие с неба белые молнии, сверкали вверху.

Пушистая, с мягким серебристым брюшком, белка выставляла навстречу этим молниям свои маленькие зубы, — ярость, проснувшаяся в минуту последней битвы, вся собралась на остриях этих обнаженных зубов. Затем был миг чего-то непонятного, недоступного усилиям битвы и гневного сопротивления — было ощущение какого-то упущения, не замеченного вначале, того самого, с чего и началось _это_: удар по поясу, не удар даже, а мгновенное отсекновение половины тела вместе с ее болью и всеми движениями, помогавшими в отчаянной борьбе за жизнь. И уж как бы не стало половины сил борения, — оставались передние лапы и зубы, которые намертво, словно цепями, были прикованы к тяжелой, неподвижной половине погибшего тела. Оставшаяся часть вдруг удачно повела себя, и острые резцы белки глубоко впились в переносье чудовища, в мягкую и беззащитную плоть. Раздался жалобный визг громадного врага, он отскочил, и белка, волоча ненужный уже, но неотторжимый кровавый мешочек, бывший когда-то ее телом, подползла к дереву и медленно, очень медленно полезла вверх по стволу, подтягиваясь передними малопослушными лапами.

Пока пес тряс головою и тер лапами нос, словно пытаясь соскрести вонзившуюся туда боль, рыжий зверек успел заползти по стволу на высоту, недоступную собачьим прыжкам, и замер, не в силах двинуться дальше. Мир тускнел в его глазах и постепенно терял лазурную лучистость неба. Все вокруг, — тускнеющее, как пепел, — оказалось не так уж дорого и бесценно, каким виделось раньше. Зверек остановился, дивясь про себя тому, чего это он с такою настойчивой силою цепляется коготками за шершавый ствол и старается вскарабкаться по нему выше.

И только тут он увидел человека, — тот стоял совсем рядом и мог бы дотянуться до зверька руками. И взгляды их опять встретились, и снова они долго смотрели друг другу в глаза. «Убийство! Они убили его, убили!» — кричали тем временем сороки. Ворона на сосне сгорбилась, хлопнула себя по боку крылом и гаркнула: «Кровь!» И хрипло рассмеялась: ха-ха-ха!

…Зачем же я убил ее, думал человек, глядя в круглые — без боли и ужаса, но бесконечно усталые, тускнеющие глаза белки. Для чего было совершено это? Она еще жива, но ничего уже не поправить, подумал далее человек, ясно осознавая каждое мгновение совершаемого им рокового шага. Он словно выпил прохладный глоток яда, и теперь в корнях его волос закололо тысячью игл смерти, в глазах яркий осенний мир стал тускнеть, обретая цвет серого пепла. Он ясно вспомнил, что первым ласковым приветом от этого мира был для него взгляд белки, которая спустилась с дерева и весело посмотрела ему в глаза, когда он, беспомощный младенец, лежал в лесу рядом с мертвой матерью.

Что же произошло со мною, думал человек, глядя теперь на безмолвно умирающую белку; ее хватка была все еще настолько сильна, что позволяла ей, почти мертвой, висеть на дереве, вцепившись в его ствол острыми коготками.

И вот он берет с земли сухую серую палку. Подходит совсем близко к стволу дерева, на котором замер, цепенея в предсмертной истоме, рыжий зверек. Охотничий пес поощрительно смотрит на хозяина, далеко вывалив содрогающийся и влажный, как внутренности, розовый язык.