Андрей Макаревич: Живые истории

Вот и все. Извините за несколько излишнюю серьезность.

А Толстого церковь уже тогда долбала. Может, не так уж все и изменилось?

Солнце только что село, но еще светло. Свет совершенно необычный, он идет отовсюду, тени исчезают. У кинооператоров это время суток называется «режим». Снять удачно эпизод в режиме — показатель высшего мастерства. Это очень сложно, потому что освещение меняется каждую минуту. Вот сейчас дорога вдруг посветлела и почти сравнялась по яркости с небом. Лес, наоборот, стал темным и непрозрачным, глубина потерялась. Оказывается, у художников есть специальные кисточки, чтобы писать листву деревьев: они совсем расплющенные, и щетинки их развернуты веером — знай тыкай, и получится множество маленьких листочков. Помню, когда узнал — расстроился: очень уж как-то ремесленно. Надо же!

За лесом — уже далеко — полоса большой воды. Это проще: белила цинковые, немного берлинской лазури, чуть-чуть умбры, было еще чуть-чуть розового, но розовое уже ушло, перемешиваем, но не до конца, потом плоская жесткая кисть и — раз! — проводим одну широкую полосу: похоже. Небо того же цвета, но краски в нем совершенно размыты, поэтому добавляем масла, растворителя, закрываем его «по-мокрому». Между небом и водой на том берегу опять лес, он совсем далеко, он темен, и деревьев в нем уже не различить. В кино это была бы длинная медленная панорама слева направо, за кадром тихо звучит Рахманинов. Вариант Тарковского — панорама еще в два раза медленнее, никакой музыки, только вдруг налетел ветер, смял воду, заволноволись деревья, зашумела листва. Сейчас все замерло — ни ветерка, поэтому сходство с театральной декорацией необычайно. А вот и дорога темнеет, и только застывшая вода продолжает по яркости спорить с небом. Маленьким силуэтом по воде идет моторка, оставляя за собой длинную пунктирную линию. В моторке (не вижу, но знаю) сидит деревенский мужик в брезентовом балахоне, и балахон его уделан мазутом и прилипшей рыбьей чешуей. Зовут мужика скорее всего Лехой. Леха курит, держа сигаретку в кулаке, и все равно встречный поток воздуха выдувает из нее искорки, они летят ему в глаза, он щурится. Леха неподвижен, думает о чем-то своем грустном, бессмысленно-удалом. Вот моторка скрылась за лесом, а след на воде еще остался, он выглядит нарисованным и все не исчезает. И вода уже потемнела, теперь самое светлое пятно — небо, но и это ненадолго. И свет фар становится видным на дороге, да и в воздухе — в нем яркими точками вспыхивают вечерние мошки и редкие капли дождя. Вот тебе и раз — дождик. Холодный электрический свет вносит в картину дисгармонию, хочется, чтобы это скорее прекратилось — пусть уж стемнеет совсем, не с чем будет спорить. Да вот уже и стемнело.