Лев Воробьев - В облупленную эпоху

— Вай нот, мисс Лидерман, — кивнул он. И мысленно добавил: «Разве что божьей милостью…»

На прощание она сказала:

— В Торе написано: плодитесь и размножайтесь. А ты, Лешенька, не хочешь. Значит, преступник — ты, а не я.

— Да, — легко согласился он, — я — преступник. В Талмуде сказано: всякий, отказывающийся размножаться, равен проливающему кровь, потому что уменьшает подобие Божие.

— Так в чем же дело?!

— Я надеюсь только на прощение, — ответил он.

Она покрутила пальцем у виска.

Шломо порывался отвезти ее, но она отказалась. С восходом первой звезды Таня уехала. Больше они с Алексеем не виделись.

На обратном пути от автобусной остановки Шломо спросил: «Ничего, если я поведу твою девушку в ресторан?» — «Почему бы нет? — ответил Алексей. — Разве мы можем знать — кому что суждено»… — «Я хочу узнать русский, язык моей бабушки», — признался Шломо. «У Тани богатый опыт. Узнаешь», — хотел сказать Алексей, но сдержался. Сказал другое: «Твоя бабушка из Бердичева? Я чувствую, ты — наш человек!»

— Моя бабушка — из очень хорошей семьи, — сказал Шломо. — Только не из Бердичева, а из Пинска… Есть такой городок на окраине хасидского мира. Ты слышал о нем?

— Никогда не слышал, — ответил Алексей.

— Везде люди живут… И славят Всевышнего! — чуть смущенно произнес Шломо. — Я так благодарен тебе. Ты познакомил меня сегодня с прекраснейшей из дочерей Сиона.

— О чем речь, — развел руками Алексей. — Ты же подарил мне газовую плиту…

Шломо прищурился: уж не разыгрывают ли его? Потом улыбнулся, вошел в дом и вернулся оттуда с чудесным заварным чайничком из дымчатого стекла:

— Возьми на здоровье!

Было ему немногим за пятьдесят. Словно хасид из притчи, он был подвижен, жизнелюбив и столь тверд в своих убеждениях, что десять лет назад оставил адвокатскую практику в Бруклине и переехал сюда.

Как принято у благочестивых людей, он пригласил Таню на исход Субботы — время отдыха и развлечений. Приглашая незнакомую женщину в ресторан, он допускал большую вольность: мисада-фиш у подножья крепости Крестоносцев в Яффо считалась недостаточно кошерным заведением. Но Шломо был ортодоксальным хасидом, настолько ортодоксальным, что мог позволить себе многое из того, на что не решился бы человек слабой веры.

…На следующий день, встретив Шломо в продуктовой лавке, Алексей спросил:

— Ты всерьез полагаешь, что еще не поздно начинать жить?

— Кому из нас ты задаешь этот вопрос? — спросил Шломо. — Себе или мне?

— Ну конечно себе! Любой вопрос, заданный другому, задан себе. Почему, например, бессмертная душа заключена в смертном теле? Все равно что хранить драгоценную вазу в пыльном мешке…

— Душа — в теле, чтоб воры не унесли, — рассмеялся Шломо, набирая пива, сыров, колбас и раскладывая их по разным корзинкам. — Представь, что было бы, если б на все вопросы ты имел ответ? Или жил бы тысячу лет? Ты сошел бы с ума! Бог дал человеку смерть, чтобы он радовался жизни. Когда умрем — получим ответы на все вопросы, — весело заключил он и бросил в корзину маринованные оливки.

В последние годы Сталин много болел. Организм Великого Дракона, денно и нощно радеющего о хлебе насущном для своей страны и о метафизической пище для ада, износился как старый френч. Врачи прописывали покой и бесполезные снадобья. Врачам Сталин не доверял. Но не из опасения, что они отравят его — это домыслы простаков. Если он и затеял дело врачей, то не из ненависти к иудиному племени, не из мести за товарища Жданова и не по капризу стареющего тирана… Это, как и все, что делал он, было необходимостью в безжалостной политической игре: не дать вырвать власть из своих рук, удержать любой ценой. Власть — основной инстинкт человека, сродни инстинкту продолжения рода. Несчастные врачи-евреи оказались всего лишь разменной монетой в этой не терпящей поддавков игре. Но врачам он не напрасно не доверял. Как немногие из людей, как, пожалуй, лишь Моисей, Магомет и Будда, Сталин знал тайну вечности, перед которой ничтожен даже самый великий человек. Знал с непреложной ясностью, господствующей по ту сторону материалистического учения, которое он претворял в жизнь. Что перед волей вечности могут сделать врачи, эти «клистирные трубки», как презрительно называл он их? Ведомо ему было и то, как, падая на землю, вечность, как дождь о жестяную крышу, разбивается на бессчетное число мельчайших брызг времени. И в каждой из этих брызг отражается вся вечность, сжатая, как планета, до размеров атомного ядра и способная высвобождаться с силой атомного взрыва. «Даже Великий Дракон бессилен перед вечностью и должен уйти вместе со своим временем, поместившись в его скорлупу», — с горечью признавался он себе. Но уйти он собирался не в одиночку. Как древние фараоны, он хотел взять с собой в потусторонний мир эскорт сладкоголосых птиц. Все готово было для этого: тысячи вагонов, воинские и похоронные команды… Были отданы соответствующие распоряжения и подготовлены места сбора и отправки… И обнесенные колючей проволокой места приемки в колючей от стужи зимой и жары летом казахской степи. Оставалось лишь отдать последний приказ. Но что-то удерживало его. Он сам до конца не знал ЧТО.