Василий Викторов - Банк

— Буду с удовольствием.

— Ну, слушай:

и тут актер пальцами выстроил у себя на голове рога.

— Ха! — Жанна громко засмеялась. — Вот это да, ну, здорово. Класс! Борщ нравится?

— Конечно да.

— А то ты совсем не ешь.

— Так я стихи тебе читал.

— Хватит читать, ешь давай. Слушай, а может, создадим с тобой дуэт, эдакую литературную группу, типа куртуазных маньеристов, и будем стихи писать? Раз ты чужие любишь, у тебя и свои должны получиться — а я буду твоей моральной поддержкой, твоей боевой подругой.

— Нет, лучше мирной.

— Не поняла.

— Мирной, мирной. Я слишком боевых и задиристых не люблю.

— Хорошо, мирной. Ну, как тебе предложеньице?

— Никак.

— Почему?

— Читать их будет некому — публика отсутствует. Да и какой-никакой банковский служащий пригодится тебе куда больше самого интересного поэта. Ты часто читаешь?

— Редко, но читаю.

— Да! Вот! И в основном, наверное, классику. Сейчас и в кино-то редко ходят, все сидят дома за видиками да крутят тупые фильмы. В девятнадцатом веке что тебе? Литература, живопись-скульптура, театр-балет-опера. Все. И люди читали. Сейчас кино, видео, радио, телевидение, аудио. Какие книги? А с главным идеологом куртуазных маньеристов господином Степанцовым я даже общался, честно пожал ему руку за его чудесные — ей-богу, очень нравятся — стихи, и однажды я попал на концерт его группы «Бахыт-компот». Ребята просто отдыхают. Туфельки на нем стоптаненькие, старенькие, аппаратура у них вшивенькая. Да, он написал:

Но как хороший парень — не профессия, так и поэт — уже не профессия. Может быть, чье-то призвание — вот мы с тобой разговариваем сейчас, а где-нибудь в тесной общежитьевской комнатушке сидит растрепанный гений и кропает, царапает бумагу быстрыми движениями руки, исписывает горы листов, но их, кроме как его близкие друзья, в руки никто не возьмет, а кусок хлеба он себе ими не добудет. Да и, кстати:

Это господин Лермонтов. А вот господин Гете:

— Я в шутку, а ты ерепенишься, — обиженно пробурчала Жанна. — Налетел: господин Гете, господин Лермонтов! Я все и сама понимаю.

— Нет, ну что ты, мы же не спорим. Мы просто разговариваем.

— Хорошо. Ты борщ доел? А то я ведь тоже есть хочу — а там горячее ждет не дождется.

— Доел, доел. А что на горячее?

Встала, громко объявила:

— Телятина с помидорами! — и пошла на кухню.

Возвратилась с блюдом, так же ели-пили-веселились, разговаривали о других вещах, и важных, и бестолковых, за беседой, легкой и непринужденной, время летело быстро, Влад хвалил хозяйку за умение готовить, но робко намекал, что и сам, оказавшись на кухне, будет не лыком шит, да Жанна столь грозно восприняла эту его попытку, что он мгновенно сдался. Вскоре все допили, доели, сошлись во мнении, что танцевать не стоит, и продолжали увлеченно друг с другом болтать.

Вдруг послышался звук хлопнувшей двери, затем шаги, в комнату вошел пожилой мужчина, Влад понял, что это отец Жанны, встал со стула.

— A-а, вот он, наш долгожданный гость, — произнес тот вместо приветствия, — наслышан, наслышан. Как живете-поживаете, как здоровье?

— Да нормально… — начал было Владислав, но тот, недослушав, вновь заговорил, опускаясь в кресло:

— А мое вот стало уже не то: до тридцати лет не пил, до шестидесяти не курил, кстати, — сказал он, достал из кармана пачку сигарет, вынул одну, щелкнул зажигалкой, сильно затянулся, — а теперь вот на старости лет бросился наверстывать упущенное, да разве уж все наверстаешь? В молодости вон, шесть раз на одной руке подтягивался в полном обмундировании, чуть ли не весь полк сбегался смотреть, был горд этим чрезвычайно, щеки надувал, грудь колесом — а теперь думаю, может, и вправду нужно было пить-курить в удовольствие, дом обустраивать, детей растить, а не скакать с места на место по полям да по долам…