Алексей Смирнов - Записки из клизменной

Возьмем, к примеру, институт травматологии и ортопедии.

У тамошних докторов и сестер сложилась давняя традиция: доедать за больными. Да это везде такая традиция, отличительная черта отечественного здравоохранения.

Везут на тележке теплые баки с коричневыми буквами: «Пищеблок». И в этих баках постоянно оказывается чуть больше, чем надо, да пациенты привередливые еще, бывает, и отказываются от горохового супа с рыбой на второе. Ну и доктора кушают.

Это вообще святое занятие в медицине, обед.

Запеканка, омлет, компот слабительный.

Но вот в институт пришел начальник по финансам. Не знаю, кстати сказать, что за должность такая новая, какую он ставку занимает, менеджер этот.

Походил, поглядел на баки и ведра с супом и обязал всех буфетчиц доносить на желающих присосаться.

Он сказал, что доктора и сестры совершают преступление, обворовывают больницу. Они, по его словам, сжирают то, что можно продать для свиней.

Сидели в ординаторской, перекусывали, беседовали об экстрасенсах.

Высказались все.

Последним был уролог К.

– Экстрасенс не может вылечить гонорею, – сказал он скромно, доедая из баночки и облизывая ложку. – А я могу.

Приехала теща с клещом.

Клещ впился, когда она в деревне что-то творила на огороде.

– Этот клещ не энцефалитный! – решительно заявила теща.

– Это он вам сказал? – прищурился я.

– А то меня клещи не кусали.

И наотрез отказалась от осмотра. Дело-то плевое: маслом растительным капнуть – и вынуть.

Что такое? – думаю.

Все вскорости разъяснилось. Оказалось, что над клещом уже поработал тесть, не хуже профессора Пирогова. Дал ему просраться пинцетом и йодом. Обезглавил и голову, естественно, оставил внутри.

Сегодня теща сдалась и показала мне послеоперационную рану. Я ошеломленно признал, что да, мне тут уже делать нечего. Впечатление такое, будто Пирогов выполнил резекцию легкого.

«Скорая помощь» приехала по случаю инфаркта.

Первый вопрос:

– Ну, где инфаркт?

Да вот же он.

Пациент, глубоко взволнованный, описал симптоматику. Кашель, боль в горле, сопли из носа.

– Но почему же инфаркт?

Снисходительно:

– Сердце ведь слева?

Ну, допустим.

– Так вот из левой ноздри сопля длиннее раза в два. Все тянется и тянется – это инфаркт!

Враги ли человеку его близкие? Не знаю, не знаю. Когда как.

Иногда, имея дело с женами и мужьями моих пациентов и пациенток, я склонялся к утвердительному ответу.

Был у меня давным-давно один больной, пожилой человек. Я тогда работал в поликлинике, а он лежал дома, и меня обязывали к нему ездить.

Сей человек перенес стволовой инсульт и остался жить, но почти не глотал. Бывают такие вещи после инсульта. Ну, прошло время, а он так и не глотает. Тут уже ничего нельзя сделать. Если человеку отрежет трамваем руку или ногу – их же не пришьешь? Разве что в лечебнице Айболита или в институте микрохирургии.

Но жена клиента, внешне и внутренне отчаянно похожая на сову-неясыть, систематически названивала в поликлинику и желала видеть меня. Зачем? А вот зачем. Ей хотелось разыгрывать стереотипную, полюбившуюся ей сцену.

Вот я приеду, бывало, похожу вокруг, помашу молоточком, пошевелю бровями, разведу руками – ну а что я могу сделать? Ничего.

– Да, такие вот дела, – развожу я, значит, руками. – Ничего не могу поделать…

Для неясыти наступала звездная минута. Она взмахивала крыльями и отрабатывала условный рефлекс на мои слова. Поворачивалась к клиенту и утешающим голосом ворковала ему:

– Помирай, Мишенька, помирай, мой хороший. Вот как у нас теперь. Помирай, мой родной.

По лицу Мишеньки катились слезы – не то от волнения, не то просто такая непроизвольная была реакция, и он мычал.

Пожав плечами, я уезжал.

Через пару недель меня вызывали заново.

Я совал ему ложечку в горло, привычно обнаруживал отсутствие глоточного рефлекса и разводил руками:

– Ничем не могу помочь.

Неясыть с готовностью вскидывалась:

– Помирай, Мишенька, раз такие дела, помирай, мой хороший.

Я осторожно прощался и уходил. Мишенька плакал.

Через полгода я не смог это выносить и волевым нажимом уложил Мишеньку в больницу. Хлопая крыльями, неясыть поскакала за ним, приговаривая свое.

– Помирай, Мишенька, помирай.

Он и помер в итоге, по-моему, что было для него не худшим исходом.