Брэйн Даун - Код Онегина

На самом деле Геккерн с Дантесом не собирались пытать Сашу, они даже бить его не собирались — зачем, когда на все есть уколы? Им просто легче было обездвижить его медикаментозным путем, чем возиться с наручниками. Но Саша-то этого не знал…

Стекла в «девятке» были черные, никто ничего не видел. Худой и блондин обшарили Сашу, забрали нож, забрали деньги. Но они искали не это. Они не задавали ему вопросов, он сквозь ужас понимал, почему: хотели дополнительно помучить психологически. Он понимал опять же неправильно, агенты просто не хотели тратить силы на бесполезные препирательства: через пять минут они прибудут на квартиру, сделают ему другой укол и все узнают быстро и без вранья: и где рукопись, и где Профессор.

— Это только начало, — сказал худой блондину, — самое страшное впереди.

— Да.

Они говорили о своем — о том, что, заполучив рукопись, нужно будет самим тотчас же пускаться в бега, переходить на нелегалку, из охотников превратиться в дичь, — но Саша понял, конечно же, так, что они говорят о пытках, ожидающих его. У него скрутило все внутренности, и он почувствовал, что вот-вот с ним случится та невообразимая мерзость, которая называется «наложил в штаны». Весь этот гадкий ужас, происходивший помимо воли с его телом, был сам по себе хуже пыток и страшнее смерти — так что же такое «самое страшное»?

— Достал меня этот козел, — сказал Дантес, глядя в зеркало.

За «девяткой» шел серебристый «хаммер», больше похожий на танк, чем на нормальную человеческую машину. Стекла в «хаммере» тоже были черны. Внутри него бушевал тошнотворный рэп — будто обезьяна гвозди вколачивает молотком тебе в голову, — бушевал так громко, что вся мостовая содрогалась и чудовищной силы вибрация подбрасывала всех попутных и встречных водителей на их сиденьях.

— Макаки, — сказал Геккерн.

Когда «девятка», подрагивая от нетерпения, стала на светофоре — сейчас повернет с Невского в переулок, — впереди раздался хлопок. Он был негромок, но тотчас же, перекрывая этот слабый звук, заорали, завопили люди, грохнуло — кто-то в кого-то въехал, — посыпались стекла… Машины и люди визжали, выли, наталкивались друг на друга…

— Теракт, — сказал Дантес, — этого еще не хватало. Он нажал на кнопку — боковое стекло поехало

вниз — и тут же закашлялся отчаянно, схватился за грудь. Все кругом было окутано клубами черного едкого дыма.

Лицо Саши побагровело, глаза лезли на лоб, грудная клетка разрывалась от толчков; безбрежный ужас накрыл его. Больше он не дышал. Он погиб и тем почти погубил Геккерна с Дантесом: ведь мертвеца не допросишь, след рукописи оборвался вновь. Он умер и не почувствовал, как слоноподобный «хаммер» сзади поддал «девятку» — со всей своей внутренней бронею она все же была намного легче его — и швырнул в столб; не слышал, как несколькими секундами позже звон, крики, грохот и вой усилились тысячекратно, словно кто-то до отказа повернул ручку громкости; не видел, как приблизительно в ста метрах оттого места, где в корчах лежала разбитая «девятка», столб огня метнулся вверх и какая-то чудовищная сила вздернула в воздух и расшвыряла по сторонам обгорелые тела машин и обломки людей.

— Все-таки все узлы завязываются в Петербурге.

— И развязываются там же. Они уже близко, они вот-вот возьмут их и рукопись. И мы сможем позаботиться о нем.

— Ты не допускаешь мысли, что твои агенты обо всем догадались? Что они возьмут рукопись и сбегут?

— Я принял меры. Не сбегут.

— Никому нельзя доверять…

— В этом суть системы.

— Да. В этом ее суть.

— Ты хочешь сказать… нет, нет! Клянусь, я не… Я всей душой, всеми потрохами… Я ничего от тебя не утаиваю, ни на что не претендую…

— Еще б ты претендовал!…Но послушай… если окажется, что он — это ты?

— А если — ты?

Собеседники мило улыбнулись друг другу, и каждый инстинктивно ощупал языком коренной зуб (у одного — левый верхний, у другого — правый нижний), проверяя, на месте ли ампула с цианистым калием. Потом первый сказал:

— Занятный все-таки типчик был Бенкендорф… Бонвиван, лихой рубака, партизанил с Денисом Давыдовым; рассеянный, небрежный, недалекий… В сущности, его интересовали только две вещи: бабы и жратва. И в то же время он создал систему, да такую, что успешно функционирует чуть не двести лет… и, Бог даст, продержится еще долго… Как это уживалось в одном человеке?

— Просто он очень любил Россию… Однако я бы не стал преувеличивать его роль… Да, он поставил во главу угла сбор и анализ информации; да, он первым понял, что бороться нужно не с людьми, а с мыслями; но… На мой взгляд, Зубатов сделал больше: создал основу оперативно-розыскной деятельности, придумал внутреннюю агентуру…