Валентин Черных - Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник

Как-то я увидел ее в ювелирном магазине на Арбате. Она рассматривала изумрудную черепашку в золотой оправе. Я стоял у соседнего прилавка и видел, как ее пальцы нежно гладили мерцающий панцирь, прикладывали его к коричневому жакету. На коричневом зеленое с золотым привлекало внимание. Вдохнув, она положила черепашку в коробочку и ушла.

Я хорошо знал таких женщин. После нескольких лет жизни за рубежом возвращение в Москву они воспринимали почти как катастрофу. Очереди в магазинах — мидовский буфет не мог обеспечить полностью, — грязь и хамство на улицах… Жена одного из моих сотрудников после приезда из Парижа перестала выходить из квартиры, потому что каждый выход заканчивался нервным срывом.

Ольга начала преподавать английский язык в средней школе, но через месяц ушла — она не могла вставать так рано, чтобы не опаздывать на занятия в девять утра.

На следующий день после того, как я увидел ее в ювелирном магазине, я позвонил в дверь ее квартиры. Она открыла дверь еще сонная, запахивая полы халата. Я извинился и протянул коробочку. Она достала черепашку и выдохнула, как выдыхают женщины перед тем, как войти в холодную воду.

— Откуда вы узнали?

— Я умею угадывать желания.

— Я тоже.

Это означало, что мы договорились. Требовались только уточнения.

— Я вас приглашаю в гости.

— Когда? — спросила она.

— Я люблю утренних гостей.

— Я тоже. — Она улыбнулась.

— Значит, завтра в восемь сорок пять.

— Замечательно. — Она рассмеялась. Советник уезжал всегда в восемь тридцать, за ним присылали служебную машину.

На следующее утро Ольга позвонила в дверь ровно в восемь сорок пять. Она сбросила шубу и оказалась в ночной рубашке.

— Я уже приняла душ, — предупредила она и прошла в спальню.

В конце месяца я выдал ей денег ровно вдвое больше, чем месячная зарплата советника. Она меня расцеловала.

После гибели Татьяны не появилось женщины, которую бы я любил. Одноразовую любовь я покупал за деньги.

Сейчас я пользовался услугами сорокалетней медсестры Веры. Как многие одинокие женщины, боясь болезней, она энергично заботилась о своем теле: лыжи зимой, велосипед летом. Вера выделила мне понедельник, и я платил ей пятьдесят долларов за приход. Во вторник к ней приходил пенсионер помоложе меня, бывший начальник тыла одного из военных округов. В среду приезжал руководитель департамента здравоохранения, в недавнем прошлом тоже генерал медицинской службы. Вера работала в военном госпитале, а генералам, по-видимому, нравились спортивные блондинки.

В четверг она принимала молодого мужика, очень раскормленного, он приезжал с охраной. По-видимому, у него были проблемы с потенцией, а Вера могла поднять все, что должно подниматься.

В пятницу у нее был банный день. Она стирала, убирала квартиру, готовила. На субботу и воскресенье из Сергиева Посада к ней приезжал стандартно одетый сорокалетний мужик, которого она или любила, или хотела женить на себе. Она не была проституткой, пять дней в неделю она работала в госпитале и принимала у себя только по вечерам. Эти приемы на дому вполне подходили под понятие частной практики. И она свою медицинскую работу выполняла вполне профессионально, потому что трое ее клиентов были старики и один молодой — импотент.

Год назад я заболел. Вероятно, все-таки сказался Чернобыль. Меня вызвали в управление через сутки после взрыва реактора. Через два часа я был в Киеве. Я очень хорошо знал по испытаниям атомных бомб, что такое радиация. К тому же в Главном управлении велась статистика. Я знал, что солдаты, которые сбрасывают графит с крыши реактора, проживут не больше трех месяцев. Для себя лично я принял все меры защиты и получил не много рентгенов, но, по-видимому, сказались предыдущие испытания, и мой генетический код дал сбой через девять лет.

В госпитале мне гарантировали еще десять лет, что меня даже развеселило. В моем возрасте сам Господь Бог, если бы он давал гарантии, не дал бы мне больше чем полгода. Зная, что в нашей медицине не принято говорить правду пациентам, я поехал в Швейцарию и прошел там обследование. Трезвые швейцарцы поставили передо мной дилемму: операция сразу, без гарантии, что я перенесу наркоз при таком состоянии моего сердца, или конец через год.

— Только год? — спросил я.

— Плюс-минус месяц.

— А если операция пройдет благополучно, на сколько я могу рассчитывать?

— Если будете лечиться в нашей клинике, то еще на четыре года. — И добавил: — Четыре года — это очень много, это почти тысяча пятьсот дней. Мы знаем, что вы воевали. По времени — это целая война. А вы, наверное, помните каждый день на войне.