Пол Боулз - Дом паука

Амар решил, что, по крайней мере, теперь он в безопасности, раз никто не видел, как он спрыгнул с крыши, и поэтому, не ускоряя шаг, двинулся вперед. Однако стоило свернуть на улочку, которая вела к воротам Мулая Идрисса, он понял, что идти следовало в другую сторону. Возле ворот, прямо перед ним стояло несколько французских полицейских. Недолго раздумывая, Амар повернулся, чтобы поскорее уйти.

— Eh toi! Viens ici! [79] Эй ты. подойди! (фр.) — крикнул ему один из полицейских.

Амар неохотно побрел навстречу. Зачем он пошел так? Выбери он другой путь, смог бы пройти через Герниз. Перед глазами у него мелькали картины пыток. Они могут засунуть руку в тиски и заворачивать до тех пор, пока не начнут трещать кости. Могут рассыпать по полу твоей камеры скользкую намыленную солому вперемешку с битым бутылочным стеклом, раздеть тебя и заставить ходить взад-вперед, и будешь падать на торчащие отовсюду стекла, пока не окажешься весь утыканный осколками, как верх ограды. Могут исхлестать тебя до полусмерти, обжигать кислотой, морить голодом, заставить тебя проклинать Аллаха, вводить тебе шприцем всякую отраву, так, что ты сходишь с ума и начинаешь отвечать на все вопросы, которые тебе задают. При этом они всегда смеялись, даже когда били тебя. Вот и сейчас они смеялись, глядя на него, — быть может, потому что он шел так долго: ему казалось, что он едва двигается. Когда он подошел уже совсем близко, тот, что окликнул его, стал что-то громко говорить остальным, но Амар не мог понять ни слова. Он остановился.

— Viens ici! — прорычал полицейский. Это Амар понял. Понял и снова медленно двинулся с места. Полицейский шагнул ему навстречу и грубо схватил за плечо, все время не переставая что-то сердито говорить товарищам. Неожиданно он толкнул Амара на дверь лавки, так что тот изо всех сил ударился головой о железный засов. Движения полицейского были резкими, неожиданными, непредсказуемыми. Огромной красной ручищей он схватил Амара за горло и пригвоздил к стене; вразвалку подошел другой полицейский и посмотрел с улыбкой. Этот тоже стал что-то говорить. Сначала он проверил карманы, ощупал каждую складку одежды — все это время Амар не переставал горячо благодарить Аллаха за то, что Он повелел ему оставить дома перочинный нож, — и, наконец, наотмашь ударил его по щеке тыльной стороной ладони. После этого он отошел с выражением неудовольствия, почти отвращения на лице — то ли потому, что ему пришлось дотронуться до Амара, то ли оттого, что ему так и не удалось ничего найти. Полицейский, державший Амара за горло, еще раз ударил его по той же щеке и изо всех сил толкнул так, что тот кубарем покатился по земле. Амар поглядел на него снизу вверх, ожидая удара тяжелого башмака, но полицейский повернулся и неторопливо направился к остальным.

— Allez! Fous le camp! [80] Пошел! Убирайся! (фр.) — сказал один, который стоял, прислонившись к створке ворот. Амар сидел посреди грязной мостовой и глядел на них; что-то в выражении его лица — может быть, сама его напряженность — не понравилось одному из полицейских, он подтолкнул своего товарища, и они вдвоем медленно, угрожающе двинулись на Амара. Инстинкт подсказал ему, что самым безопасным будет поскорее вскочить на ноги и броситься наутек и что именно этого ждут от него французы. Но он решил, что не доставит им такого удовольствия. С преувеличенной осторожностью он поднялся на ноги и отступил на несколько шагов.

Наконец, он благоразумно решил притвориться, что хромает. Так, то и дело опираясь о стены и двери лавок, он медленно побрел по улице, с минуты на минуту ожидая удара сзади. Уже у выхода с рынка он оглянулся и заметил, что изгиб стены скрывает его от глаз полицейских. Перестав хромать, он подошел к бившему посреди фонтану и тщательно отмыл приставшую к брюкам грязь. Правда, сделать это ему удалось только спереди. Солнце палило уже вовсю, Амар присел на край фонтана, чтобы подсохли мокрые пятна на одежде.

Эта минутная передышка, пока он сидел, бесцельно оглядывая пустынную улицу, помогла стихнуть гулким ударам у него в груди. Только что у него на глазах убили двух мусульман, но он не испытывал ни малейшей жалости: во-первых, они состояли на службе у французов, ну и потом, наверняка, совершили какое-нибудь чудовищное преступление против своего народа и были выбраны для уничтожения. Хотя он и радовался, что ему дано было стать свидетелем их смерти, хотелось, чтобы зрелище оказалось более драматичным и его можно было неспешно просмаковать — даже упали они так быстро и неопрятно, что Амар чувствовал себя едва ли не обманутым. Затаив дыхание, он принялся сочинять длинную молитву Аллаху, прося Его сделать так, чтобы каждый француз, перед тем как его утащат в ад, что в любом случае было предначертано и неизбежно, претерпел бы в руках мусульман самые утонченные пытки, когда-либо изобретенные человеком. Амар молил Аллаха о том, чтобы Он помог найти новые изощренные способы причинять боль и страдания, заставив таким образом испытать неслыханные унижения и муки. «Капля за каплей собаки будут слизывать их кровь, черви и жуки будут заползать в их срамные части, и каждый день мы будем отрезать по крохотному кусочку французских внутренностей. И при этом они не должны умирать, йараби, йараба [81] О боже, боже (араб.) . Не дай им умереть. Никогда. На углу каждой улицы мы подвесим их в клетках — так, чтобы прокаженные, проходя мимо, могли мочиться и испражняться на них. И мы пустим их на мыло, но только чтобы стирать простыни в борделях. А за месяц до того, как женщине придет время рожать, мы будем вырезать плод у нее из живота и, изрубив на мелкие кусочки, смешивать с мясом свиней и нечистотами из кишок мертвых назареев и кормить этим их девственниц».