Пол Боулз - Дом паука

— На сей раз ты совершил непростительный грех, — произнес он, не спуская с Амара страшных глаз. Остроконечная седая борода выглядела странно без дополнявшей ее чалмы. — Только ад ожидает такого мальчишку, как ты. Все деньги в доме — все, что было для того, чтобы купить хлеба твоему отцу и твоим родным. Сними джеллабу. — Амар снял одежду, старик вырвал ее у него из рук, попутно заглянув в капюшон. — Сними шаровары. — Амар расстегнул ремень — штаны упали на пол — и одной рукой прикрыл свою наготу. Отец обшарил карманы, не найдя ничего, кроме сломанного перочинного ножа, который Амар всегда носил с собой.

— Давай сюда деньги! Все! — выкрикнул старик.

Амар промолчал.

— Где они? Где? — С каждым словом голос становился все пронзительнее. Стоя неподвижно, Амар глядел отцу в глаза, в полуоткрытый рот. Ему хотелось столько всего сказать, но сказать было нечего. Ему показалось, что весь он обратился в камень.

С поразительной для его лет силой старик швырнул Амара на матрас и, выдернув из брюк ремень, принялся хлестать его пряжкой. Чтобы защитить лицо и голову, Амар перевернулся на живот и прикрыл руками затылок. Тяжелые удары обрушивались на его пальцы, плечи, спину, ягодицы, икры.

— Я убью тебя! — завопил отец. — Лучше тебе умереть!

Надеюсь, он действительно убьет меня, подумал Амар. Казалось, удары падают на него откуда-то издалека. И словно какой-то голос нашептывал ему: «Это боль», — и Амар соглашался, но не верил. Старик умолк, вкладывая все свои силы в удары. За свистом ремня и звуком впивавшейся в его тело пряжки Амар слышал, как кот на террасе призывно орет «Рао… рао…рао…», где-то кричат дети и по радио передают старую пластинку Фарид аль-Атраша. До него доносился запах тахина, который его мать готовила внизу, во дворе: корица и лук. Удары не прекращались. Внезапно Амар почувствовал, что должен немедленно перевести дыхание: он ни разу не вздохнул с того момента, как его свалили на матрас. Он глубоко вздохнул, и его тут же вырвало. Амар поднял голову, постарался пошевелиться, но боль вновь ткнула его лицом в матрас. Ритмичные удары продолжали сыпаться на него — с большей или меньшей силой, он не мог бы сказать. Лицо его размазывало рвоту по матрасу, а перед внутренним взором возникло видение. Амару казалось, что он бежит по бульвару Поймиро в Виль Нувель, сжимая в руках саблю. Всякий раз, когда он пробегал мимо какого-нибудь магазина, стекло витрины мелко дребезжало. Француженки пронзительно вопили, мужчины стояли, застыв. Амар сыпал удары направо и налево, снося одну голову за другой, и ярко-алая кровь фонтаном била из перерубленных шей. Яростное упоение обдавало его горячей волной. Вдруг он заметил, что все женщины — голые. Ловкими взмахами своей сабли снизу вверх он вспарывал им животы, ударами сверху вниз — отсекал груди. Ни одна не должна была уцелеть.

Порка прекратилась. Отец вышел из комнаты. По радио по-прежнему звучала та же песня, и до Амара донесся разговор родителей внизу. Он лежал, не двигаясь. На какое-то мгновение ему показалось, что он действительно умер. Потом он услышал, как в комнату вошла мать. «Ouildi, ouildi» [16] Сынок, сынок (араб .) , — сказала она, и ладони ее нежно прикоснулись к его спине, втирая в кожу масло. Пока наказание длилось, Амар ни разу не вскрикнул, но теперь рыдания душили его. Чтобы остановиться, он представил, как отец из-за плеча матери глядит на него. Уловка сработала, и он затих, отдавшись во власть сильным ласковым рукам.

Еще целых два дня Амар отходил. Пока он лежал в своей комнатке на чердаке, несколько раз заходила мать, чтобы смазать ему маслом рубцы. Голова у него раскалывалась, знобило, мучила боль, и есть он ничего не мог, кроме похлебки и горячего чая, которые время от времени приносила мать. На третий день он впервые сел и немного поиграл на своем лирахе — дудочке из тростника, которую смастерил сам. В этот же день мать выпустила из клетки любимца Амара, ручного петуха Дики-бу-Бнара, и великолепная птица с напыщенным самодовольным видом бродила по комнате, царапая когтями пол и одобрительно прислушиваясь к напевам Амаровой дудочки. Однако на закате третьего дня, когда Дики-бу-Бнара вновь загнали в клеть и муэдзины закончили возглашать магреб, Амар услышал шаги отца на лестнице, ведущей на крышу. Он быстро отвернулся к стене, притворяясь спящим. Отец вошел в комнату со словами:

— Ya ouildi! Ya Amar! [17] Сын мой! Мой Амар! (араб.)

Амар не шевельнулся, но сердце учащенно билось, и дышать было тяжело. Он почувствовал, как отец присел на край матраса у него в ногах.