Вадим Давыдов - Год Дракона

Когда она завела с Майзелем разговор на тему женской эмансипации, то узнала о нем такое, от чего у нее едва не отвисла челюсть:

– Ну, во-первых, женщины, как специалисты – если они хорошие специалисты – много предпочтительнее мужчин…

– Это почему же?

– Потому что женщина – это операционная система с параллельной многозадачностью, – усмехнулся Майзель, – а мужчина, в лучшем случае, с вытесняющей, а то и вовсе шестнадцатибитная ДОС… Женщины выполняют несколько дел одновременно и все – одинаково успешно и тщательно. Хотя и не обязательно быстро… Женщина – это просто вторая версия программы Человек, издание, так сказать, дополненное, переработанное и улучшенное, в определенном смысле… Кроме того, для женщин карьера – соображение второго, а то и третьего порядка, как и деньги. Для них важна социализация, востребованность, ощущение собственной привлекательности, – прежде всего как женщины, а затем уже как профессионала… Мы не говорим об исключениях, пани Елена, исключения есть, были и будут всегда, но речь не о них. Вы согласны?

– Я пока не хочу спорить или соглашаться. Я хочу дослушать. Дико интересно, что и как вы видите.

– А я вот так это вижу… У меня очень жесткие правила в отношении женщин… Как и в отношении мужчин. Женщины в «Golem Interworld» работают меньше мужчин, приходят на час позже и уходят на час раньше. Беременные после четырехмесячного срока не работают – слишком много стресса, мы не почта. Замужние с одним ребенком работают максимум три дня в неделю, с двумя – максимум два. Подряд или в разбивку, как кому больше нравится…

– Это безобразие.

– Почему?!

– А равноправие?

– Глупости, – отмахнулся Майзель. – Равноправие – выдумка идиотов. И идиоток. У женщины есть ее предназначение, определенное Создателем. Никакие конституции и демонстрации это не могут отменить, понимаете? Это дети… – Он не смотрел на Елену, говоря это, и ей показалось, что он нарочно избегает на нее смотреть. – И эмоциональный контакт матери с ребенком важнее любой карьеры и любых денег. Это аксиома, как говорит его величество. У нас и так мало детей. Я же не говорю, что женщины должны непременно метаться всю жизнь между кухней, церковью и детской. Это устарело, к счастью ли, к сожалению, – другой вопрос. Женщина – носитель духа народа, недаром у евреев вопрос о принадлежности к еврейству решается по женской линии. Женщины – это душа, а душе нужны внимание и забота. Выжимать соки я могу из мужчин. У женщин – другая роль, пани Елена…

– Какая?

– Будить творческое начало. Вы посмотрите, как подпрыгивают мои мужчины, чтобы понравится моим женщинам. Я, когда это вижу, сам подпрыгиваю…

Елена, представив себе подпрыгивающего Майзеля, засмеялась.

– А почему на два часа меньше работают? Что, мужчины выносливее?

– Не в этом дело. А носик, как вы говорите, попудрить? Я причесаться-приодеться перед романтическим вечером? Пани Елена, женщина в отличном настроении способна на такие трудовые и творческие подвиги, какие мужчине не снились. Мужчину, наоборот, нужно все время манить несбыточной целью, фата-моргану ему рисовать…

– Ну да. Я знала, что вы редкий циник, но такого…

– Разве это цинизм?

– Нет. Конечно, нет, это просто фигура речи… А люди знают, что вы про них понимаете?

– Не знаю. Мы ладим…

– Я заметила.

– И это – главное… Я вам еще одну вещь скажу, дорогая, которая вас, возможно, удивит, или испугает, или оба вместе, как говорят… Я просто очень люблю женщин, пани Елена.

– Ну, это мы уже выяснили…

– Я не шучу, на самом деле.

– Вот как… Что это значит?

– Это значит, что я не могу видеть женских слез. Не могу ударить женщину. Не могу видеть мертвых женских тел. Детских тоже, но это немного другое… Не могу ни понять, ни простить насилие, направленное на женщину. Я столько видел этого, и в Африке, и в Азии… Я этого не могу переносить, понимаете? У меня такое включается внутри… Не могу. Знаете, за что я ненавижу Сталина?

– Это тоже связано с женщинами?!.

– Обязательно… Когда Красная армия вошла в Германию, вы знаете, вероятно, что началось тогда… Все участвовали в этом. И солдаты, и офицеры. И фронтовые части, и тыловые… Больше тыловые, конечно. У них было больше сил… – он усмехнулся, и Елену передернуло от этой усмешки. – О, нет, не было никакого приказа, отпечатанного на машинке верным Поскребышевым, грифованного и пронумерованного… он был мерзавцем, великий вождь, но не был идиотом… Люди, озверевшие от войны. Он просто не остановил этого. Не только взрослых женщин, – и девушек, и девочек, всех подряд. Действительно всех подряд, везде. И это не было стихией, как подается сейчас, которую, якобы, удалось позднее обуздать. Нет. То есть это была стихия, но ожидаемая им и желанная для него. Он знал, что она будет. Знал – и ничего не сделал, чтобы остановить это в самом начале. Это был хладнокровный, рассчитанный удар прямо в сердце народа. Прямо в душу. И этот удар достиг цели, пани Елена. Даже притом, что они остановились на Эльбе. Теперь в Германии вместо мужчин рождаются ходячие заводики по переработке сосисок и пива. Я не хочу обсуждать, кто там что заслужил, почему и прочее. Это сейчас неважно… – Майзель снова вздохнул, покачал головой. – Я много думал об этом и понял – я бы не смог… Если бы даже я знал, что не могу остановить это, что это невозможно, я бы попытался. Он потом издал грозный приказ… Но потом. После. Не до. Хотя должен был – до.