Ассия Джебар - Любовь и фантазия

В одиннадцать часов утра, после непрерывных семичасовых схваток, как правило — ожесточенных, алжирские батареи окружены, смяты. И тут наступает последняя фраза: полки Бурмона, [12] Луи Бурмон (1773–1846) — французский маршал, командовавший армией во время захвата Алжира. до тех пор находившиеся в укрытии, окончательно отбрасывают атакующих и переходят в наступление. Добравшись до первой высоты и захватив ее, они обнаруживают аги и беев: их ожидают триста роскошных, оставленных в неприкосновенности палаток.

На пути в Алжир разгром набирает силу. Беи из Титтери, Орана и Константины отходят к берегам узда [13] Узд (араб.) — река, обычно пересыхающая летом. аль-Харраш. Для победоносного войска это решающий этап окончательной победы. Можно бы уже растянуться на софе и приказать принести кофе.

Плато Стауели усеяно трупами. Две тысячи взято в плен. Вопреки воле офицеров, по настоянию самих солдат пленники будут расстреляны. «Огонь батальона уложил этот сброд на землю, так что теперь насчитывается две тысячи убитых», — запишет Маттерер, остававшийся во время битвы на корабле.

На другой день он преспокойно разгуливает меж трупами и добычей.

Из битвы, пережитой и описанной бароном Баршу, мне запомнилась только одна короткая сцена, прорезающая своим светом мрак его воспоминаний.

Баршу описывает ее бесстрастным тоном, однако взгляд его, который, казалось, приковала к себе жуткая поэзия, с которой внезапно сорван был покров, исполнен ужаса: после жаркой схватки две алжирские женщины попали в поле его зрения.

Ибо некоторые племена из внутренних районов прибыли в полном составе, вместе с женщинами, детьми и стариками. Можно было подумать, что сражаться — это значило для них не подвергать себя опасности, но отдаваться на милость врага сразу, всем вместе, без различия пола, со всеми своими богатствами! Зуавы [14] Зуав (араб.) — название одного из кабильских племен, где набирались первые зуавы — солдаты легкой пехоты во французских колониальных войсках XIX–XX вв., которые формировались в Северной Африке. и в особенности кабилы [15] Кабилы — берберский народ в горных районах Северного Алжира. — союзники бея из Титтери образуют на фоне всеобщего возбуждения пеструю зыбь.

Так вот, месяц спустя Баршу, вспоминая об этом, пишет: «Женщины, которые в большом количестве следуют за арабскими племенами, проявили особое рвение в изуверствах. Одна из них лежала рядом с трупом француза, у которого она вырвала сердце! Другая бежала, видимо, с ребенком на руках: раненная выстрелом, она разбила камнем голову ребенку, чтобы не дать ему попасть к нам живым; ее самое солдаты прикончили ударами штыков».

Обе эти алжирские женщины: одна — умирающая, наполовину окостеневшая, но все еще сжимающая в своей окровавленной руке сердце убитого француза, другая в приступе отчаянной отваги разбивающая голову собственного ребенка, прежде чем умереть с легкой душой, — обе эти героини открывают новую страницу нашей истории.

Я бережно храню в душе образ двух воительниц, выхваченных острым взглядом адъютанта из толпы, среди всеобщего смятения. Образ этот — предвестник бредовой горячки с примесью безумия… Олицетворение будущих мусульманских «mater dolorosa», [16] Скорбящая мать (лат.). этих гаремных страдалиц, которые в рабских оковах грядущего века будут давать жизнь не одному поколению безликих сирот.

И это только начало, предвестие черного солнца, которое вспыхнет!.. Но почему же над трупами, гнившими на все новых полях сражений, будут витать слухи о непристойной копуляции, порожденные этой первой Алжирской битвой?

Дом трех сестер в селении моих детских каникул посещала семья французского жандарма — уроженка Бургундии с двумя дочерьми: Жанин и Мари-Луизой. Дородная, белолицая француженка с вызывающе громким голосом без всяких церемоний усаживалась на корточки посреди арабских женщин родственниц, приехавших из города, вдов или разведенных, которых приютили здесь на время. Маленькая, неутомимая хозяйка дома, отдавая распоряжения, ходила взад-вперед — из кухни во двор, со двора на птичий двор. Она соглашалась посидеть спокойно минутку только во время визита француженки. Та принимала участие в разговорах: два-три слова по-французски, слово по-арабски, хотя ее произношение всякий раз вызывало лукавый смешок у той или иной гостьи.

Мать девочек, живших в заточении, и супруга жандарма были подругами; каждая встреча доставляла радость им обеим. Чувства их проявлялись в едва заметных деталях: и в той серьезности, с какой они смотрели друг на друга под любопытствующими взглядами всех остальных, и в том, как они обменивались кулинарными рецептами, в их особом внимании друг к другу, когда француженка поднималась, собираясь уходить. Стоя лицом к лицу — широкий, внушительный силуэт бургундки напротив маленькой, сухонькой, мускулистой арабо-берберки, — они не сводили глаз одна с другой… Француженка в конце концов неловким движением протягивала руку; ее подруга тем временем тянулась вверх, подпрыгивая в своих широких одеждах, отчего сотрясались их складки и бахрома, и, не обращая внимания на протянутую руку, поспешно запечатлевала два поцелуя на каждом плече француженки. Та всякий раз удивлялась и с пунцовым лицом громко возвещала: