Ассия Джебар - Любовь и фантазия

Это, в общем-то, уже потустороннее присутствие понуждает женщин не пропускать ни одной положенной на день молитвы. В самой просторной комнате, рядом с кухней, одна из них обычно шьет или вышивает, а другая тем временем, наклонившись, живо перебирает чечевицу или пуашиш [5] Турецкий горох. рассыпанные на чистых полотенцах, расстеленных на полу. Потом вдруг пять или шесть женщин разом поднимаются, набрасывают на голову и на плечи покрывала, отчего сразу становятся тоньше, и в полном молчании, с закрытыми глазами стараются сосредоточиться, чтобы все силы отдать искупительной молитве. Словно призрачные видения, они все вместе склоняются несколько раз до самого пола… Моя мать присоединяется иногда к этой группе набожных женщин, которые падают ниц, касаясь губами холодных плит.

А мы, девочки, убегаем и прячемся под мушмулой, чтобы забыть нескончаемый монолог древней старушки и неистовый шепот тех, других. Мы отправляемся считать голубей на чердаке, вдыхать в сарае запах раздавленных сладких рожков и сена, растоптанного кобылой, которую увели на работу в поле. Мы соревнуемся — кто выше взлетит на качелях. Пьянящее чувство охватывает нас, когда мы в мгновение ока попеременно взлетаем выше дома и как бы повисаем над деревней. Какое блаженство парить так, чтобы ноги оказывались выше головы, не слыша ни гомона скотины, ни женских голосов.

Несмотря на некоторые пробелы, в памяти моей запечатлелось и вдруг всплывает воспоминание об одном нескончаемом, знойном лете. Полусумасшедшая бабушка, должно быть, умерла минувшей зимой. Женской родни там стало заметно меньше: в соседнем селении тем летом праздновалось множество обрядов обрезания и свадеб-столько новобрачных нуждалось в поддержке, в утешении, в поздравлениях — нашлось занятие всем обездоленным приживалкам… Поэтому в деревне я застала девочек чуть ли не в одиночестве.

Во дворике, хотя там были и козы, и рожковое дерево со сладкими плодами, и чердак с голубями, я вдруг затосковала о лицее, об интернате. Я с удовольствием описываю моим подружкам игру в баскетбол. Мне, должно быть, лет двенадцать-тринадцать, но выгляжу я старше: чересчур высокая и, наверное, чересчур худая. Старшая из сестер то и дело напоминает, что во время моего первого появления в городе, когда я по случаю какой-то церемонии надела покрывало, одна из местных матрон кружила вокруг меня, точно пчела.

— Ее сын, верно, влюбился в тебя, на него произвели впечатление твой силуэт и глаза! Первое твое сватовство не за горами!

Я вся трясусь, топаю ногами, непонятная неловкость только подстегивает мое детское негодование. Целыми днями я дуюсь на старшую из сестер.

С младшей тем же летом мы обнаружили библиотеку, она принадлежала брату, который отсутствовал, и раньше была заперта на ключ. Брат работает переводчиком в Сахаре, для нас это так же далеко, как Америка. За месяц мы прочитали все романы, лежавшие вперемешку: Поля Бурже, Колетт и Агату Кристи. Мы обнаружили альбом с эротическими фотографиями, а в конверте-открытки с изображением девушек из Улед-Найла [6] Улед-Найл-район в Алжире неподалеку от Сахары. увешанных драгоценностями, но с обнаженной грудью. Ворчливая строгость брата держала нас прежде в постоянном страхе, и теперь, в эти сумрачные послеобеденные часы, мы вдруг снова странным образом ощущаем его присутствие. Мы осторожно закрываем шкаф, заслышав, как женщины поднимаются на послеполуденную молитву. Нам кажется, будто мы побывали в каком-то запретном месте, и чувствуем почему-то, что постарели.

В то лето девочки посвятили меня в свою тайну. Тяжкую, удивительную, странную. Я не рассказывала о ней ни одной женщине из нашего рода — ни молодой, ни старой. Я поклялась в этом и свято хранила тайну. Оказывается, девочки, жившие в заточении, писали; они писали письма; письма мужчинам; мужчинам во все концы света; арабского света, само собой разумеется.

И получали письма из Ирака, Сирии, Ливана, Ливии, Туниса, от арабских студентов из Парижа и Лондона. Послания эти приходили отовсюду! Их отправляли корреспонденты, которых они выбирали по объявлениям в женском журнале, получившем в ту пору широкое распространение в гаремах; подписка на него давала право получать с каждым номером выкройку платья или халата, которой могли пользоваться даже неграмотные.

Сестры были единственными мусульманками в этой деревушке, посещавшими начальную школу. Зато отец их — могучего сложения благочестивый селянин, лучший знаток огородного дела во всем районе — не умел ни читать, ни писать по-французски. Каждый год он обращался за помощью то к одной, то к другой из своих дочерей, которые проверяли счета перед отправкой их бухгалтеру.