Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово

— Прекрати, — Верена отворачивается.

— Что такое?

— Я никогда не любила мужа, — говорит она. — Я была ему благодарна за то, что он вытащил нас с Эвелин из нужды, была благодарна за красивую жизнь, которую он дал мне, но никогда не любила его. Но я его уважала, до сегодняшнего дня. Для меня Манфред был до сегодняшнего дня как… как его имя! Лорд! Господь Бог! Тот, кто не замешан в грязных делах.

— Сожалею, что разрушил твою иллюзию.

— Ах…

— В качестве утешения: у нас в интернате есть маленький калека. Страшный проныра. Знаешь, он говорит: «Все люди — свиньи».

— Ты тоже в это веришь?

— Гм…

— Но…

— Но что?

— Но… но… Невозможно жить, если так думать!

И вот она снова смотрит на меня умными черными глазами. Меня бросает в жар, я наклоняюсь, целую ее шею и говорю:

— Прости, прости, я так не думаю.

Неожиданно она обвивает меня обеими руками и крепко обнимает. Я чувствую тепло ее тела через одеяло, вдыхаю аромат ее кожи, и мои губы застывают на ее шее. Мы оба замерли. И долго так лежим. Потом она резко отталкивает меня кулачками.

— Верена!

— Ты не знаешь, чего я только не наделала! Со сколькими мужчинами я…

— Я не хочу этого знать. Думаешь, я ангел?

— Но у меня есть ребенок… и возлюбленный…

— Никакого возлюбленного. Только некто, с кем ты спишь.

— А до него у меня был другой! И еще один! И еще! Я шлюха! Я погрязла в разврате! Я ничего не стою! Ни гроша! А замуж я вышла только по расчету, и с первой секунды…

— Теперь дай мне сказать!

— Что?

— Ты прекрасна, — шепчу я и целую ее руки. — Для меня ты прекрасна.

— А мою крошку я склоняю к тому, чтобы она помогала мне в моих предательствах. Я… я… я…

— Ты прекрасна.

— Нет.

— Ну, хорошо, тогда мы друг друга стоим. Ведь я всегда говорил: невероятно, как похожие натуры притягивают друг друга, чуют по запаху. Разве это не удивительно?

— Ты находишь?

— Да, Верена, нахожу.

— Но я не хочу! Не хочу!

— Чего?

— Чтоб это началось снова. С тобой. Не хочу обманывать Энрико!

— Ты обманываешь мужа, так что можешь спокойно обманывать и Энрико.

Она вдруг начинает смеяться. Сначала я думаю, это истерический припадок, но нет, это совершенно нормальный смех. Она смеется до колик, потом кладет руку на живот.

— Ай. Я же знаю, нужно быть осторожной. Ты прав, Оливер, все это очень смешно. Безумно смешно! Вся жизнь смешна!

— Ну вот, видишь, — говорю я. — Моя взяла.

Снова где-то далеко поют дети (там, должно быть, игровая площадка): «Безмолвно и тихо в лесочке стоит человечек один…»

Мы с Вереной долго смотрели друг на друга. Последние фразы мы произносили, друг на друга не глядя. У нее было такое выражение лица, словно она видит меня в первый раз. Вот мы одновременно начали говорить, наши взгляды снова разбежались, она смотрит на одеяло, а я — в окно. Вам это знакомо? Словно мы боялись друг друга. Нет, не друг друга, но каждый самого себя.

— Мой отец…

— А из того, первого интерната ты…

«Из чистого пурпура, правда, сюртук человечек носил…»

— Что ты хотел сказать?

— Нет, что ты хотела сказать?

— Я хотел сказать, отец слушается тетю Лиззи. Он — мазохист. На каникулы я всегда езжу домой. И останавливаюсь не на вилле, а в гостинице. Только если мама не в санатории, я живу дома, — пожимаю плечами. — Дома!

— Она часто лечится в санатории?

— Почти все время. Только из-за нее я все время езжу домой. Иначе бы оставался в Германии.

— Вот как!

— Конечно. Однажды, когда мама как раз была не в санатории, а дома, дорогой тети Лиззи дома не было, и я перерыл ее комнату. Но как! В течение двух часов. Наконец я их нашел.

— Кого?

— Плетки. Поводки для собак, наездничьи хлысты, чего там только не было! Всех цветов. По крайней мере, дюжина плеток была заботливо спрятана в платяном шкафу.

— Она бьет его?

— Полагаю, уже двадцать лет!

— Ну и ну!

— Говорю тебе, это его первая любовь! Как только я нашел плетки, мне совершенно все стало ясно! Она — единственный мужчина из них троих! А моя мать — лишь жалкий дух. А мой отец? Только и слышно: «Лиззи! Лиззи!» У нее доверенности на все его счета. Говорю тебе, она участвует в каждом новом его трюке, в любой коммерческой махинации. Говорю тебе, сейчас отец — ничто, всего-навсего ноль без палочки, шестерка в ее руках, а она — садистка.

— Мерзко.

— Почему же? Он хочет порку. Лиззи задает ему ее. That's love. [22] Это любовь (англ.).

— Не говори так.

— Возможно, он обращался с подобной просьбой и к матери, а она отказала. Или плохо выполнила. Удовлетворить мазохиста, видимо, не так уж и просто. Ну, он и выбрал ту, которая его так хорошо порола. Ты бы видела ее! Настоящая мегера.