Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово

А именно — американский пенициллин, так как немецкого было очень мало, да и тот не опробован. Американский пенициллин доставался на черном рынке и был очень дорогим. Верена позвала в больницу скорняка и продала свои меха.

Торговец просил подумать, приходил еще два раза. Он был хитер и уверен в том, что женщина с температурой под сорок не может долго торговаться.

В конце концов Верена продала меха значительно ниже их настоящей стоимости.

Американский пенициллин спас ей жизнь. А между тем она была вынуждена переселиться в палату третьего класса, поскольку денег у нее больше не было. На соседней койке, рассказывала Верена, лежала простая деревенская девушка, которая, когда начинались сильные боли, все время говорила:

— Боже правый, Царь Небесный, так много страданий за столь малую радость!

Когда Верену наконец выписали, врачи предупредили ее: есть большая вероятность того, что следующие роды закончатся для нее смертью. Своему ребенку, маленькой девочке, она дала имя Эвелин…

Прошло много времени, пока Верена вновь набралась сил. Деньги закончились очень быстро. Эвелин целыми днями находилась в детском саду, в группе продленного дня. Верена была вынуждена пойти на это для того, чтобы иметь возможность работать, сначала секретарем в одной страховой компании. Вечерами она училась на курсах стенографии и машинописи.

В это время — середина 1956 года — ее отцу Карлу Хайнцу Вилльфриду удалось через службу розыска Красного Креста разыскать Верену и Отто. Он сам прилетел в Пассау, уже получил большую часть так называемой «компенсации ущерба, причиненного войной» за потерянное в восточной части Германии имущество, которое находилось по ту сторону линии Одер — Найс, и открыл, хотя и не очень большое, но процветающее предприятие по добыче древесины. Он пригласил детей приехать к нему. О смерти супруги он уже знал. Он писал, что был потрясен.

Верена отказывалась видеть отца. Отто поехал в Пассау один и рассказал отцу про ее настроения. Карл Хайнц Вилльфрид был, как сказал он сам, глубоко обижен таким поведением дочери, для которой, по его утверждению, он сделал так много.

— Верена считает, что ты виновен в смерти мамы, — сказал бледный, слабый сын.

— Чепуха! — злился бледный, слабый отец.

— Уже несколько лет я пытаюсь разубедить ее. Напрасно. Это ее идея-фикс.

— Что?

— Что ты бросил нас на произвол судьбы. Что мы все могли бы уехать на машине. Ты удрал.

— Я не удрал! Прошу не употреблять при мне подобные слова!

— Это говорит Верена, а не я!

— Я должен был увезти в безопасное место самые важные инструменты. Мне просто необходимо было уехать, Отто! Неужели ты не понимаешь этого?

— Я, конечно же, это понимаю, — спокойно отвечал Отто. И так же спокойно продолжал: — Я говорил тогда матери много раз: дай нам уйти, дай нам уйти! Но она не хотела этого!

— Вот, пожалуйста. Ты сам говоришь это. Она не хотела!

— Она не хотела до последнего. Старый мастер Циглер буквально силой тащил ее прочь из города. Знаешь, какими были ее последние слова?

— Что?

Отто повторил их.

— Это очень похоже на нее, — сказал отец и кивнул, задумавшись. — Да, Отто, так и есть, это похоже на нее. Хорошая женщина, лучшая, о которой только можно мечтать. Но неосторожная и упрямая. Что было бы со мной, если бы я был так же неосторожен?

Отец взял Отто на работу в фирму. Молодой человек остался в Пассау. Верена была верна своей клятве: она никогда не появлялась у своего отца, никогда ему не писала и так и не простила его.

— Он жив до сих пор, — рассказывает она. — Пожилой, но очень крепкий. Бизнес его процветает.

— И ты действительно больше никогда не видела его?

— Никогда.

Шестнадцать часов сорок пять минут.

Уже сорок пять минут трудится Хорек-альбинос, я предполагаю, над Тацитом. Я лежу рядом с Вереной на широкой кровати. Свечи прогорели, погашены. И только красный свет электропечи освещает помещение. Все еще идет дождь, Верена поднимается и гасит сигарету.

— Это была моя жизнь, — говорит она. — Сейчас ты знаешь ее так, как я знаю твою.

Она сидит передо мной нагая, ноги вытянуты вдоль тела. В комнате тепло. Я глажу ноги Верены, ее бедра.

Я говорю:

— Однажды я спросил тебя, любила ли ты отца Эвелины. Ты ответила «да».

— Его я тоже любила. К сожалению.

— Ты еще любишь его?

— Уже давно больше не люблю. Когда закрываю глаза, я даже не могу представить его лицо.

— Ты долго работала секретарем?