Гоце Смилевски - Сестра Зигмунда Фрейда

Однажды вечером брат решил показать мне то, о чем Сара, Клара и я только слышали. Он отвел меня в самый бедный район Вены. Мы шли по темным узким улочкам, едва не сталкиваясь с девушками в изодранной одежде и с мужчинами в таких же обносках, которые подходили к девушкам с преждевременно огрубевшими лицами, с макияжем, подчеркивающим топорность их черт, и запахом алкоголя изо рта. Некоторые из этих девушек дотрагивались до Зигмунда, называли свою цену, а затем бежали за нами, сбавляли цену до тех пор, пока на оставшуюся сумму можно было купить только батон хлеба. Другие стояли за окнами некоторых обветшалых домов и зазывали проходивших мимо мужчин.

Наконец мы покинули эту часть города и оказались в более престижном квартале. Зигмунд показывал мне небольшие отели, расположенные на маленьких улочках, и рассказывал о том, что услугами здешних проституток пользуются люди из среднего класса. В этих же самых комнатах молодые люди из среднего класса встречаются с девушками из бедных семей, которые скрываются от родных. Зигмунд говорил мне, что богачи посещают дворцовые публичные дома или содержат несостоявшихся актрис и балерин. «Не думай, что есть разница между одними, другими и третьими; то, что одни делают в грязных комнатах полуразрушенных домов, другие в отелях, а третьи — во дворцах, не отличает их друг от друга. Разный только фасад, но то, чем они там занимаются, одно и то же. Этот сброд помогает им дать выход своим желаниям, а мы воздерживаемся. Воздерживаемся ради того, чтобы сохранить свою целостность. Мы не растрачиваем свое здоровье, умение радоваться, силы: мы храним себя для чего-то, хотя порой и сами не знаем для чего. Храним себя ради того, чтобы наши чувства могли быть более глубокими и возвышенными, вместо того чтобы так мелко и недостойно удовлетворять свои животные потребности».

Тот вечер, проведенный на улицах Вены, должен был стать для меня уроком — брат хотел, чтобы я разглядела в человеке животное начало, которое не допускало единения телесного и чувственного, и испытала отвращение, как испытывал его он. Той ночью мне не давала заснуть мысль о физической близости Зигмунда с женщиной. Охваченная ужасом, я вертелась в постели, мое сердце сжималось при мысли о том, что какая-то незнакомка, похожая на тех, которых мы видели на тесных улочках, толкнет его в пропасть телесного, лишенную всего душевного, и заставит забыть о наших общих мечтах.

Возможно, страх того, что я увидела тем вечером, и ужас от мысли, мучившей потом, принудили меня решиться познакомить брата с Сарой. Близость возникла между Сарой и Зигмундом при первой же встрече, когда он подошел к ней, благоговейно подав руку, а она встала, пытаясь обрести равновесие.

Позже я много раз вспоминала то мгновение, ту неуверенность не только в ее, но и в его движениях, преувеличенную сдержанность во взглядах, за которой скрывались надежда и любопытство, и эту радостную смесь счастья и стыда, мелькавшую на ее нежном лице, а также и на его лице, стремящемся всегда выглядеть серьезно, — он уже с первого курса носил бороду. И все их последующие встречи были похожи на первую — те же радость и смесь радости и стыда, те же надежда и любопытство и те же сдержанность и неуверенность — все то, что скрывалось за словами, но так и осталось невысказанным. Я всегда была рядом, наблюдала за тем, что происходит за кулисами невысказанного, наблюдала за тем, о чем они никогда не говорили. Иногда я хотела увидеть то, что происходит, когда они порознь друг от друга, когда они в одиночестве. Я хотела увидеть образы, трепещущие в их мечтаниях, прочесть их мысли, хотела знать, что бы они сказали, если бы барьеры сдержанности, боязливости, стыдливости пали, хотела увидеть движения их тел в тот миг, когда желание превозмогло бы все остальное, а кожа стала бы единственным, что их разделяет.

Их миры были такими разными, но каждый из них жаждал познать различия. Мой брат рассказывал ей о своем мире — о доме, факультете, библиотеке, семьях друзей и больнице, где они с коллегами постигали медицину на практике. Сара рассказывала ему о своем мире, граница которого проходила у порога ее дома, о том, что она могла видеть за его пределами — из окна комнаты: улицу и здания на другой ее стороне, деревья перед домами и небо над ними. Частью этого неуловимого мира было и то, что она черпала из книг. Некоторые из них читал и он, о некоторых никогда не слышал, а из некоторых, например из Библии, читал только небольшие фрагменты. Мой брат рассказывал ей о неврологии, а Сара — о том, как царь Соломон в книге «Песнь песней» просит дочерей иерусалимских не будить и не тревожить его возлюбленную царицу Савскую. Брат рассказывал ей об анатомии, а Сара — о том, как Соломон наслаждался телом своей возлюбленной: ее бедрами — ожерельем, сосцами — двойнями серны, шеей — столпом из слоновой кости, очами — озерками. Брат рассказывал о физиологии, а Сара — о том, как сердце царицы Савской, даже когда она спала, бодрствовало ради Соломона. Брат рассказывал о хирургии, а Сара — о том, как царица Савская просила дочерей иерусалимских, если они встретят ее возлюбленного, передать ему, что она ждет его и изнемогает от любви. Брата занимала жизнь великих полководцев, он часами рассказывал ей о Ганнибале, Александре и Наполеоне, а Сару больше привлекала скромная жизнь тех, чья кровь текла в ее венах (первый, о ком она знала, был плотником; поселился в Вене в 1204 году, и Сара очень жалела, что в ее семье не помнили имени его жены). С тем же пылом, с каким брат рассказывал о жизни завоевателей, она рассказывала о жизни и смерти своих предков, изгнанных из Вены, когда империей завладели антисемиты, и их возвращении, когда власть захватили благородные люди, если властители вообще могут быть благородными.