Михаил Ворскла - Письма в Снетин

– Да он ее просто любил.

– Как? Вот как в книжках описывают?

– А вы, куме, книжки читаете?

– Нет, что вы, помилуй боже! С роду ни единой в руки даже не брал. Но ведь так говорят, говорят так при беседе. – Сказал первый кум и рукой провел этак по воздуху в подтверждение своих слов.

– А вы побольше слушайте, что говорят. – Протер очки платочком второй кум, предварительно дохнув на них сильно. – Любил он от всего сердца, тягу такую испытывал, какую нам с вами никогда не придется даже во сне ощутить.

– Но отчего же он ничего не предпринял? Не дал развития своему чувству?

– А он не знал, как его следует развивать.

– Позвольте, дорогой куме, – хитро прищурился первый кум, – здесь с вами не согласиться. Этому учить уж не надо, природа сама всегда подскажет, что и как нужно делать. А прежде необходимо было хотя бы поделиться своими чувствами с самим предметом.

– Да вы в своем уме? – чуть не вскочил с места второй кум.

– А что такое?

– Как поделиться? Какими словами?

– Да обычными нашими словами, вот которыми мы с вами на данный момент беседуем.

– Да у вас сердца нету.

– Что вы? – пощупал в страхе первый кум, – Уф, напугали зря, есть сердце, есть. Бьется. Господи, надо же так испугать. Что ж тут такого особенного?

– Да вы никогда сами ни в кого не были влюблены, – категорично заявил второй кум.

– Сейчас, конечно, не вспомню, – задумался первый кум, – но в кого-то определенно должен был быть влюбленным, определенно.

– Вы бы тогда помнили, – свел строго брови второй кум, – как это, – чувствовать тягу, желать всем естеством, – это даже не передать, как желать, когда тебя всего истрясает лихорадка, – так вот, желать всем естеством увидеть того, кого любишь, а увидев, онеметь от страха, до дрожания нижней губы, до бледности на лице.

– Прямо Хичкок натуральный, так красочно описываете, – восхитился первый кум.

– Будет Хичкок, когда любовь нагрянет, будет Хичкок, и чего еще и похлеще, – туманно намекнул второй кум.

– Но ведь зачем столько времени мучаться? – с недоумением спросил первый кум. – Сколько он все это таил? Не один год, не два? Это же какое мучение, все переваривать в себе. Видеть ее каждый день, разговаривать иногда, ничего не объясняя, не проясняя, оставляя все как есть, пуская все на самотек, а лучше сказать даже, припрятывая, намеренно и специально, чтобы не дать и намека.

– Да, совершенно верно, – подтвердил второй кум.

– Что же верно? Зачем так поступать?

– А от этого сладость больше.

– Помилуйте, какая же сладость? – развел руками первый кум.

– Сладость мучения и сладость обожания, – пояснил второй кум. – Сладость скрывания. Много сладостей есть.

– По мне, милый мой куме, – проговорил первый кум, – хорошо тогда, когда все ясно.

– Но это же была его первая любовь, – поднял торжественно палец второй кум.

– Как? Самая первая?

– Вот именно.

– Тогда, кажется, понимаю. – Почесал кончик носа первый кум, – Он, значится, сам толком ничего не понимал.

– Не исключено.

– А может…

– Нет, – перебил его второй кум, – Вероятно, нужно было, чтобы первая любовь осталась не разрешенной. – И указав на небо, добавил. – Такая, по всей видимости, была установка.

– Ага, – кивнул понимающе первый кум, – чтобы не было разочарования.

– Да, – подтвердил второй кум. – Ведь она, сказать по правде, совсем не тех понятий. Она его и не примечала, у нее другие на уме были.

– Чтобы не было мучительных прозрений.

– Да, но только до поры.

– А потом?

– А потом будут.

– Но вот эта его любовь, – обернулся к Андрею первый кум, – она уже совсем угасла или только угасает?

– Любовь без горючего постепенно угасает, – рассудил второй кум и тоже оборотился к Андрею. – Может быть, и угасла, кто знает.

А занавесочка у водителя летала беспрестанно на ветру. Ехали, подскакивали на неровностях дороги, и однообразно мотор звучал.

– А что это у него лицо такое нездоровое? – поинтересовался первый кум.

– А у него, – пристально вгляделся, переваливаясь через спинку, второй кум, – у него жар сейчас. Как раз воспаление развилось, вот– вот будет кризис.

– Серьезный?

– Еще какой серьезный. Может, и жизни лишится.

(Видения Андрея )

Протрусил по полю заяц, да так понесся косой, что и взглядом не догонишь. Это его дед Нестор вспугнул. «Зачем ты, Андрей, ушел? Не так нужно. У тебя безумство сплошное, ветер в голове. Ступай обратно», – вымолвил недвижными губами и зашагал по вьюге. А по полю чудными змейками поземка завивает. Фуфайка на нем синяя с воротом, отороченным овчиною, шапка, очки с перебинтованной дужкой, ноги в валенках цвета сумеречного неба. Сказал и зашагал туда, где кладбище. Андрею захотелось вскрикнуть и воротить его, и раскрыться, и все выношенное высказать, как самому дорогому человеку, но, как всегда и случается во сне или бреду, губы ему не стали повиноваться, и он с трудом вышептал: «Де – ду – шка…» А поземка такими странными, такими тонкими змейками завивает.