Михаил Ворскла: Письма в Снетин

(Ульяна Федоровна)

Да кто отключит? Вы померзнете все со своими дровами.

(Баба Дуня)

С дров больше жару, чем с газу.

(Ульяна Федоровна)

Да не говорите ерунды. То все ваши дурницы. И не сиделось ему спокойно на месте. Совсем недавно вирусом болел, еще и горло, наверное, красное.

(Баба Дуня)

Он мне объясняет: поеду как-нибудь в Снетин, проведаю вашего Виталика; у меня, мол, свободного времени много и денег сколько-то там имеется. А потом куда-то, бог знает куда, аж чуть ли не в самый Киев. А наш-то Витя, господи спаси, все домой просится, так ему тяжело, мучают его те врачи, лекарствами колют; все домой просится, а те его не пускают. Он просится, и мы за него просим, а его не пускают. Да и то подумать, чем мы его здесь утешим, чем лечить станем? А они ведь с Андреем вашим с самого детства дружат. У меня же, говорит Витя, другого такого друга нет, как Андрей; вот, бабушка, говорит, такого, как Андрей, больше в целом свете нету. (Плакала, поднимая очки). С самого детства. Он проведает и вернется, точно вернется. И Ира говорит.

(Ульяна Федоровна)

Боже мой, боже. И вам одно несчастье и мне. Где его теперь искать? А что его родителям сказать? Будут звонить сегодня в десять или уж завтра утром. Они сейчас на Дону гостят.

(Баба Дуня)

Так они не дома?

(Ульяна Федоровна)

Поехали к сестре моей, проведать. И давно не были, уже два года. А Андрея прислали на каникулы, чтоб мне помогал тут и отдыхал. Вот и помог. Только, только на ноги встал, не окреп совсем. Куда нелегкая его понесла?

(Баба Дуня)

Видно уж нужно ему было крепко.

(Ульяна Федоровна)

Ветер в голове.

(Баба Дуня)

И не говорите, Федоровна.

В окнах у них синий вечер и смиренная природа. Вчера еще, накануне ухода Андрея, погода наладилась, пурга утихла, прояснилось, и ударил хороший морозец. Снег, лежащий мирно по пригоркам и пагорбам, ровно посверкивает на месяце; всюду он залегает плавно, исключая дорожки и тропинки, где уже порушили его, сбили и сгребли в безобразные кучи; всюду он из погребенных кустов, изгородей, приготовленных к распилке бревен, сеток, столбов и прочей хозяйственной утвари причудливые образует фигуры. Но что за чудеса, что за волшебство – эти фигуры! Они точно бисером хрустальным и жемчугами вышиты! Из окон на них льются оранжевые струи света. Скрипят валенками в калошах редкие прохожие; собаки перекликаются по дальним хуторам. Белая в рыжих пятнах кошка показалась между жердей забора и прошлась, не касаясь снега, и свернула там, где ей было нужно. Тихо и бестрепетно в воздухе. Дымки выпрямились над крышами хат, – то какая-то примета о погоде.

(2-е письмо)

Здравствуй, Виталик!

Пишу тебе из Хорола. Веришь, не веришь, я дошел сюда пешком. Холодно у них тут на почте, и руки мои мерзнут, и ручка совершенно не желает писать. Делать здесь нечего, а только этой ночью я сидел одетый на веранде, ждал озарения ранних окон. Там запахи были холодны, и вместе с тем остры: запахи старого дерева рам, на которых пооблупилась краска, и сухого под потолком укропа. Я готовился к дальнему пути; а ведь ты знаешь, как это – ожидать мгновения, чтобы выйти в открытый космос. На подоконнике ржавели крышки от банок для консервации, лампочки покоились и кривые гвозди; на столе же, на старой клеенке, выстроились те банки в ряд. О, неразгаданная тайна, и всех из секретов секрет! Я вглядывался в них, как в зеркало, словно желая увидеть будущее; содержимое их, ясное как дно реки подо льдом, разрослось за стеклом и было недвижимо в зернах тмина и смородиновых листах, как смерть. Мухи со сложенными ножками на полу, по углам в бриллиантовом бисере паучьи тенета. Я не опасался идти полями, ведь нет у нас волков. Лисицы встречаются. А припоминаешь ли, как я рассказывал, что видел однажды летом? Там, на матяшивской дороге, что обоюдно стеснена шумной посадкой и упирается в широкую равнину с ветряной мельницей. В сумерках воздух застыл, и цвета померкли; она и промелькнула чуть не под ногами как рыжая молния. Я сидел на веранде, не разоблаченный, до света, а как забрезжило, взыграло радио и посыпались вслед за гимном жемчугом песни. И все точно мне в дорогу. Заслушавшись, я едва не пропустил урочного часа.

(Из украинской песни)

(Рассказывал Иван Петрович Погребняк, заведующий лабораторией на сахарном заводе, теперь закрытом)