Михаил Ворскла: Письма в Снетин

– Не стану.

– Ну что, не стану. Когда девушки приходят, ты играешь.

– Так и что?

– Не хорошо так отвечать.

– Не мучайте его, всегда не приятно через силу.

– Да могу и сыграть.

– Видите. Сплошное противоречие. Вы меня все больше удивляете, Андрей. Зачем вам уезжать? Приходите еще к нам.

– Да уж нет, надо ехать.

Помолчали, и слышно было, как гоняет ложечка сахар в кофейной чашке.

– А у вас книг, я смотрю, много. Это твои, Вася?

– Нет, не Васины, это мои.

– Ваши?

– Ну да.

– О, и Кастанеда у вас есть?

– Да, в Харькове купили как-то.

– И читали?

– Читали, читали. Думаете, вы одни в городе такие умные? Матерь божья! Сколько уже времени. Вас, Андрей, не потеряют?

– Да, надо идти.

– Василек вас проводит. Василь, проводи Андрея. Но я вас, Андрей, еще раз приглашаю, приходите.

– Приду попрощаться. Я своему другу все письма пишу, письма ему можно.

– А он отвечает?

– Нет. А это и не нужно. Пускай просто читает.

– Да…

– У него судьба такая. Есть одна легенда про его род.

– Так мы идем или нет?

– Подожди, Василек, как что, так ты быстрый. Расскажите, Андрей.

– Да она короткая, не волнуйтесь.

– Я долго ждать не собираюсь.

– Василь, уймись! Расскажите, Андрей.

(Из легенды про старый род)

Это раскрылось совсем не так давно, молва донесла, как зыбь морская. Отчего раньше не было известно? Не знаю. Род этот, оказывается, старый и могучий. Предки были людьми богатыми, а самым богатым – прапрадед Филимон. Он владел всеми окрестными землями. Если выйти из села и зайти на гору, то все, что ни очертится горизонтом, все под его руку подпадало. У Филимона было четыре сына и две дочери. С детства жили дети в достатке, и никто горя не знал, и говорили люди: вот счастливая семья! Но между прочими выделял Филимон особой любовью меньшего Ивана; ему и отписал большую часть поделенных земель. Да к этому добавил и отцовскую с материнской доли. Великая зависть вошла тогда в сердца братьев, и недолго совещаясь, решили они по смерти родителей убить Ивана. Есть у нас перекресток двух дорог за пустырем, где редко кто проезжает, а еще реже ходит пешком. Там одинокая береза, переломленная в грозу, склоняется. Лестью и обманом завлекли братья как-то под вечер Ивана в те места. И принялись бить, и долго били любимого брата, пока из него и дух не вышел. Тихим выдался вечер, и даже ни единый листочек на березе не дрогнул. Вдруг откуда ни возьмись – человек на дороге; забрел, несчастный, на свое горе. Это тот Колесниченко, чьи потомки живут теперь неподалеку. Его и обвинили братья в убийстве, и свидетелей подкупили. Суд присудил горемыке каторгу, а убийцы так до конца своих дней и не узнали кары. Дожили до девяти десятков, и никакая болезнь их не взяла. А Колесниченко вернулся перед самой революцией, истратив все здоровье в чужом краю. И говорят люди, теперь потомки за злодеяния прадедов расплачиваются. Рок весит над родом. Грозный и неминуемый, неотвратимый рок.

(Что говорили дальше)

– Как страшно. И вы верите, Андрей?

– Не знаю даже. Ведь могло и так быть.

– А что родные говорят?

– Они все отрицают. Клевета, говорят.

– Значит, правда.

– А мне и не важно. Все равно нам на этом свете правды не узнать.

– А он сам, ваш друг, знает?

– Может быть, и знает.

– Мне даже захотелось с ним увидеться.

– Да лучше не надо. Ну, пойду.

– Нет, Андрей, посидите еще. Страху нагнали, а теперь уходите. Василек, разденься, пойдешь позже провожать.

– Нет уж, не буду.

– Все-таки пойду. Спасибо за кофе и за чай.

– Приходите еще, не уезжайте.

– Приду. Возьмите книжку. Пойдем, Василь, проведешь меня через двор, а то я и позабыл, как входил при свете дня.

А когда выходил Андрей из-за стола, подвигая пустые чашку с блюдцем и со влажным кофейным воспоминанием ложечку, случилось непонятное. Ни с того, ни с сего. Посмотрел он, как хозяйка изворотилась в кресле поставить книгу на место, – полка была чуть далее протянутой руки, – и очертилось в необыкновенном ее положении словно бы по волшебству все то, что вынимает ум из головы и давит из него соки. А она, точно ощутив, повернула голову и подняла на Андрея взгляд. И не узнал Андрей ту женщину, ее запястья, локти, изогнутую изящно шею с выбившимися из прически мелкими крутящимися прядями и выше – густыми, собранными в пучок, как сноп камышовый. Андрею почудилось – воздух вблизи прекрасной задрожал, как от животворных токов во все стороны.

Выйдя на двор, Андрей окунулся с головой в холодную ночь, – а тогда приморозило, – и дорогой все запрокидывал ее в звездное пространство, и голова кружилась от множества светил, и он едва не кружился, ступая не твердо. Непонятное что-то, непредвиденное.