Владимир - Лёд

Ха вызвал нас из Крыма. Мы прилетели в дождливую сентябрьскую столицу, готовые к новым подвигам во имя Света…

Но случилась непредвиденное.

Игнатьев, начавший расследование «преступной деятельности Абакумова», получил донос от заместителя начальника лагеря, где добывали драгоценный Тунгусский лед. Лейтенант ГБ Волошин писал, что «лагерь №312/500 по добыче никому не нужного льда в нечеловечески тяжких условиях вечной мерзлоты был создан Абакумовым для прикрытия японских шпионов, пробирающихся на территорию СССР и наносящих вред нашему трудовому народу».

Вероятно, Волошин просто решил воспользоваться очередной чисткой в ГБ, чтобы получить новое назначение или повышение по службе за «бдительность».

Несмотря на явную абсурдность, донос возымел действие: работы в лагере было велено прекратить. Игнатьев назначил комиссию по расследованию. К счастью, ее возглавил полковник Иванов из Главного экономического управления МВД, жизнью обязанный Ха, спасшего его в 39-м от ареста.

Ха заставил Иванова включить в комиссию Адр и меня, в качестве секретарши.

Перед командировкой Ха вызвал Иванова и нас к себе в кабинет.

Мы стояли перед его массивным столом.

– Летите, соколы, летите, – напутствовал он нас, гоняя незажженную папиросу в своих красивых суровых губах. – Разберитесь – что и как. Вы парни въедливые. Ройте землю, как кабаны.

– Там, товарищ генерал-лейтенант, вечная мерзлота, – деликатно улыбнулся Адр.

– Шутник, ебеныть! – кольнул его быстрым взглядом Ха и постучал пальцем по столу. – Чтоб все там наизнанку вывернули! Ясно?

– Так точно! – хором ответили мы.

– Есть у меня подозреньице. – Ха с прищуром посмотрел в окно, выдержал паузу. – Этот самый лейтенант Волошин – сам японский шпион.

– Вы… так думаете, товарищ генерал-лейтенант? – настороженно спросил Иванов.

– Интуиция. Мутит воду, гад. А сам делает свое черное дело. Их там в тундре – хоть жопой ешь. Окопались, самурайское отродье. Агентура, блядь, такая – не ленись разгребай. Мы в сороковые стольких пересажали, а все равно ползут к нам, сволочи, с Дальнего Востока. Так что, Иванов, смотри. Не ошибись.

Ха внушительно посмотрел на Иванова.

И Иванов не ошибся.

Он знал, что Влодзимирский человек Берии, а не опального Абакумова. А Берия стоял ближе всех к Сталину. Значит, стоило прислушаться к намеку.

Едва мы добрались до занесенного снегом и продуваемого ледяными ветрами лагеря №312/500, Иванов приказал арестовать лейтенанта Волошина.

Глухой полярной ночью при свете трех керосиновых ламп в бревенчатом БУРе голого Волошина положили навзничь на лавку и привязали. Иванов, как человек обстоятельный, прихватил с собой двух плечистых лейтенантов-костоломов из оперативного отдела. Один лейтенант сел Волошину на грудь, другой принялся стегать его плеткой по половым органам.

Волошин выл в ночи.

Вой его слышали 518 зеков, затаившихся в своих бараках и ожидающих вердикта московсой комиссии: они уже месяц не работали. Это пугало их.

Начальник лагеря месяц пил в своем домике.

– Рассказывайте, Волошин, все рассказывайте, – Иванов пилочкой неторопливо обрабатывал свои холеные ногти.

Я сидела с листом бумаги, готовая записывать показания подследственного. Адр прохаживался вдоль стены.

Рябой лейтенант с оттяжкой сек Волошина по стремительно распухающей мошонке, бормоча:

– Говори, пиздюк… говори, пиздюк…

Волошин выл часа три. За это время он много раз терял сознание, и его отливали водой и терли снегом. Потом он признался, что еще в 41-м году пятнадцатилетним юношей в глухой сибирской деревне был завербован японской контрразведкой. Когда он, захлебываясь слезами и соплями, трясущейся рукой подписывал свои «показания», составленные Ивановым и записанные мной, я сердцем видела его сущность. Он понимал, что подписывает себе приговор. Все мясо-машинное существо его в этот миг было заполнено образом матери – простой сибирской крестьянки. Мать сидела в его голове, как каменное ядро, повторяя одно и то же:

– Я ж тибе в муках родила, я ж тибе в муках родила…

С каменной мамой в голове он мог подписать что угодно.

На следующее утро тройка укутанных попонами лошадей повезла в Усть-Илимск скованного наручниками Волошина с двумя конвойными и долговязого фельдъегеря с портфелем. В портфеле лежал отчет следственной комиссии и показания лейтенанта Волошина.

А мы задержались в лагере, ожидая комфортную машину с печкой.