Михаил Иманов - Чистая сила

— Что?

— Все. Все, что он рассказал. Он рассказал мне, что ищет человека, который… был моим отцом. Понимаете, он показал мне письма. Это были письма матери к нему, к тому человеку. Она там писала, что его ненавидит, что он ей поломал всю жизнь, и всякое такое.

— В них было еще что-то?

— В общем, нет, только… Петр мне указал на одну фразу, там было… ну, там было так: «Ты забрал все ценное, что было у меня, и оставайся с этим, ты все равно останешься бедняком». Как-то так. Я на это не обратила внимания, но Петр сказал, что это деньги. В другом письме…

— А сколько же их было?

— Два. Он мне показывал два. В другом письме была такая же, примерно, фраза, только вместо «ценное» стояло «ценности». Мне Петр на это и указал. Но я не видела ничего в этом особенного. И потом, может быть, она просто описалась? Письма были такие нервные. Но он мне сказал, что это деньги. Он мне сказал, что это большая очень сумма, что мать их отдала тому человеку как бы на сохранение, но он не вернул. Или что-то такое. Я не знала, что думать, и я не была готова. Я не могу сказать, что мне было все равно, но эти деньги, если это правда, они мне были не нужны, то есть нужны, конечно, но все это было так странно и запутанно — мать мне никогда ничего подобного не говорила (я имею в виду, что у нее не могло быть очень большой суммы; и дед мой был небогат). И если этот человек мог быть моим отцом, то… Но вы понимаете, что мне трудно было поверить. Но он меня убеждал очень, говорил, что этот человек… что он страшный человек, и он заслуживает наказания, и он, Петр, посвятит этому жизнь, и он все равно доберется до этого человека, и почти уже добрался, и ему нужна моя помощь. Он так горячо говорил, что умеет, что я… Нет, я не могла верить еще (я хочу сказать, что не могла так сразу), но он так говорил… И нужно знать мою жизнь, чтобы понять. А я жила одна с дочерью, понимаете, совсем одна, а мне уже не так мало за тридцать. И не то чтобы я имела, как говорят, виды, но — все-таки. Это длилось долго, около месяца. Нет, он не жил у меня, он остановился в гостинице. Правда, я ему помогла. Нет, не так. Он все-таки был необычным, не как все. В нем было действие, он весь был из действия как бы. Вам, может быть, смешно, но если бы… если бы он, например, жил бы в другое время или если бы для него сложилось все так, что он мог бы, все бы мог. Но вы, может быть, понимаете. А что я? Жила себе: дом — работа, работа — дом.

Она подняла голову, и во взгляде ее вдруг выразилась гордость.

— Я не боюсь сказать — он настоящий мужчина. И если в нем есть плохое, то потому, что он… многое может. Да, он все может. Конечно, если на него смотреть, то он… как шут, он это любит. Но это маска, потому что он выше.

— Выше кого? — не удержавшись, вставил я.

— Вообще выше.

— Значит, выше всех.

Я совсем не ожидал такого поворота. Я мог думать, что она не захочет говорить со мной, мог думать, что прогонит, даже что высмеет — и это мог предполагать. Неожиданностью была ее внезапная откровенность, этот рассказ, эта ее тайна. Зачем? Для чего? Что она от меня хочет? Не могло же того быть, чтобы она так тонко решила надо мной посмеяться? Нет, не могло. Но что тогда? Что же получается: «Я пришел вам помочь». — «Спасибо». — «Прекрасно, начинайте», и — «Он настоящий мужчина», и — «Он все может», и — «Он выше всех».

Я стал говорить себе: «А чего я ожидал? Что она бросится мне на шею? Скажет: спаси и защити? Или: я с первого взгляда… Быстро же я забыл свои собственные рыцарские выражения! Или это только «выражения» и были?» Я стал говорить себе, что, в конце-то концов, я пришел по делу, что если я и ожидал большего, то есть другого, и не дождался, то это совсем не значит, во-первых, что я должен это показывать, а во-вторых, следует идти до конца. А если уж на то пошло, то надо и повоевать. Дело же так или иначе проясняется. Нет, не проясняется, скорее, усложняется, но все-таки это уже что-то. И потом — какие я могу предъявить права? Никаких. Опять получается: «люблю — помогу, не люблю — оставайся так, без помощи».

Это я сумел себе объяснить отчетливо. Сумел. Но внутри-то, там, под самым… Там было совсем другое. И понятно, что другое, потому что пришел я совсем не по «делу», а все «выражения» если и не были ложью, то… И потом — тянула же она меня тогда, в беседке, за рукав! уводила же! и были же в ее голосе не одна только благоразумность! Это был главный пункт: что она сама, первая. И хотя я тут же понимал, что нельзя все сводить на это, что даже и не честно с моей стороны все сводить на это, но, однако, ничего я поделать с собой не мог и — сводил.