Михаил Иманов - Чистая сила

— Спасибо, — сказал он со вздохом и покашлял. — Не ожидал.

— Так оно и лучше, — подхватил Думчев. — Можно сказать — нечаянная радость.

— Пожалуй, — отозвался Алексей Михайлович и оглянулся озабоченно в сторону стоявшего уже у платформы состава. — Ну что, — сказал он, — к вагону, я думаю.

— Ага, — кивнул я и поднял чемодан.

Алексей Михайлович направился к вагону, я за ним, а Думчев сбоку, меж нами.

— Лучше, лучше, — говорил он, более как бы торопясь, чем это требовалось ходом движения, — всегда лучше заранее, как говорится, соломки подстелить. Даже если и не упадешь, то лучше подстелить: соломка что? — материя, а духом рисковать, это, я вам скажу… Оно, может быть, и бессмертна душа, но — как шмякнешься, простите за выражение, то и зашибить можно. А о душе думать нужно, чтобы вовремя ее спасти, уберечь, что называется. И когда душа болит, ее трудно лечить, и лучше принять надлежащие профилактические меры. Она хоть и превыше всего, душа, но — дура.

— Что? — резко остановился Алексей Михайлович, и я чуть было не ткнулся в его спину.

— Я говорю, — пояснил Думчев, — «дура лекс, сэд лекс — закон суров, но это закон».

— А-а, — протянул Алексей Михайлович, внимательно, снизу вверх и обратно, оглядев Думчева.

Тот развел руками и — вдруг ткнул пальцем за плечо Алексея Михайловича:

— Вот!

— Что? — Алексей Михайлович оглянулся через плечо.

— Вагон, говорю, ваш. Восьмой номер.

Алексей Михайлович развернул билет, посмотрел в него, потом на Думчева:

— А вы… — он запнулся. — А вам откуда известно?

— Мне? Мне неизвестно, — с извинительной улыбкой отвечал Думчев. — Просто число хорошее, — он опять развел руки и поднял глаза к небу.

Алексей Михайлович не стал более ничего выяснять, сделал мне знак кивком головы и вошел в вагон. Уложив чемодан в купе, Алексей Михайлович повернулся ко мне, сложил руки на груди и произнес: «Ну вот».

— Да, — сказал я.

— Давай выйдем, а то неудобно. Он там… все-таки.

Мы вышли. Думчев стоял у двери вагона.

— Вот и хорошо, — сказал он и добавил: — Так сказать…

— Хорошо, — согласился Алексей Михайлович рассеянно, заглядывая в сторону головы поезда.

— Ну, дурак! — вдруг воскликнул Думчев и звонко хлопнул себя ладонью по лбу, мне показалось, что шляпа еще дальше сдвинулась на затылок и непонятно каким образом еще удерживалась на голове; ладонь же он не отвел, а потер вращательно лоб, словно давил насекомое. — Совсем, понимаете, забыл, — он оторвал, наконец, ладонь и свел ее с другой ладонью. — Совсем забыл, — повторил он. — Принес подарок, а он, к сожалению, с ущербом. Там, видите ли, среди фигур ферзь отсутствует.

— Какой ферзь? — словно не расслышав, нагнулся к нему Алексей Михайлович.

— Белый, — горестно отвечал Думчев и приложил пальцы сомкнутых ладоней ко лбу. — Взяли его.

— Кто взял?

— Не могу в точности сказать, — со вздохом проговорил Думчев. — Может, слон, а может, и ладья, а может — ведь случается, — что и пешка. Но скорее всего — тоже ферзь. Собрат, так сказать.

— Вы шутите, — пожал плечами Алексей Михайлович.

— Какие уж там шутки, — покачал головой Думчев. — И что это за игра теперь будет без ферзя, да еще и белого.

— Что ж… — начал было Алексей Михайлович, но Думчев его перебил:

— Вы уж прощайте, прощайте, — он снял шляпу и, подняв ее над головой, энергично помахал: но не Алексею Михайловичу и не в ту сторону, куда должен был отправиться поезд, а совсем в противоположную. — И не обессудьте, — добавил он, перехватил шляпу и другой рукой, рывком, натянул ее почти на самые уши и, ничего более не добавив, широко шагая и держа спину отчетливо прямо, пошел по платформе.

Мы глядели ему вслед, пока фигура его не скрылась в людском потоке. Но как только мы обернулись друг к другу, проводница объявила, что посадка закончилась.

— Что ж… — начал опять Алексей Михайлович, но опять не сумел договорить; на этот раз его перебила проводница, строго воскликнув, что больше никого пускать не будет.

Алексей Михайлович тронул мое плечо, круто развернулся и быстро поднялся в вагон.

И здесь поезд тронулся. Я сделал шаг к вагону и — остановился: Алексей Михайлович смотрел на меня из-за плеча проводницы, слабо и, мне показалось, виновато улыбаясь.

Я стоял до тех пор, пока, мягко прошумев, последний вагон минул меня и, все отдаляясь и отдаляясь, скрылся наконец за поворотом.

Я медленно пошел по платформе, чувствуя тяжесть в ногах и непереносимую сухость в горле. Пройдя здание вокзала, я свернул к ряду выстроившихся во всю длину стены автоматов газированной воды и — увидел… Думчева.