Александр Жебанов - Принцип Нильса Б.

Мы уже собирались ложиться. Работал телевизор, я чистил зубы, а Андрей доедал печенье — остатки былой роскоши домашних гостинцев. Мы слышали громкий разговор и ржание старших. И сейчас они ввалились к нам. У одного — Славки — была в руках шпага с фирменной рукояткой «пистолетом». Их было трое и все хорошо датые.

— Новички?

— Да, — у меня заныло сердце.

— Соревнования первые?

— Да.

— Креститься готовы?

— Креститься?

— Обычай, мужики: кому первые соревнование — по заду клинком, — Славка загнул коленом шпагу и отпустил клинок. — Сколько лет?

— Четырнадцать.

— Во-о-от… Четырнадцать раз…

Я, может, и стерпел бы: обычай, крещение и все такое прочее, — но Андрей вдруг воспротивился. Он уперся и твердил: не буду! Почему? Не буду и все! И когда стали было его «крестить» силком, он вдруг вывернулся и между ног кинулся к двери: «Да вы чё, козлы! Отстаньте!» Пацаны схватили его, он лежал на полу и отбивался ногами, вырывая руки: «Чё-ё делаете? А-а! Чё-ё пристали! Василь Валентинович, скажите им! Отстаньте!..»

Я стоял и не знал, что делать: то ли Андрюхе помогать, то ли за В.В. бежать. А пацаны схватили Андрюху за руки и поворачивали спиной вверх, Андрюха елозил, изгибался телом — не давался никак.

На крики в дверь уже заглядывали: девчонки делали большие глаза, пацаны понимающе улыбались…

— Дверь закрой, — крикнул Славка одному из мучителей, тот только собрался это сделать, как она широко распахнулась и в комнату влетел В.В. Был он раскрасневшийся и тоже пах далеко не цветами.

— Ну-ка, разошлись! Все! Быстро! Чего придумали?! Волков…

— Василий Валентинович, крещение! А этот… разорался.

— Брось, Волков, — поморщился В.В. — Им же выступать завтра. Все. Идите по палатам, тьфу! По комнатам! Давайте быстро!

— Ну, молокососы, до завтра, — Волков уже не улыбался и исподтишка показал нам кулак. Был он перворазрядник, один из лучших, и многие ему спускалось.

Дверь закрылась, и до нас долетел приглушенный шум разборки. В.В. гневно отчитывал Волкова и его друзей, те оправдывались. Андрей запоздало всхлипнул, пробормотал насчет козлов и психов, поправил кровать и пошел умываться. Еще раз зашел В.В., узнал, не сильно ли нас обидели. Сказал, что больше не тронут. Посоветовал хорошо выспаться. Ушел.

Уже когда лежали при выключенном свете, сказал:

— Интересно, больно бьет?

— Давай попробуем?! — Андрей сразу понял, вскочил, включил свет и вытащил клинок.

Первому досталось мне. Ожгло будто раскаленным прутом — только воздух втянул.

— Ой-ё-ёй! — протянул Андрей.

Так и крестили мы себя.

Маму волновали мои возникшие отношения с кирзаводской ребятней. Поначалу я в восторге делился своими впечатлениями, но потом стал осторожнее. И впрямь, ведь не будешь говорить, что бедные дети грязные, все выпрашивают; что они чуть что дерутся, плюются, кидаются камнями, пью воду из колонок; что курят и употребляют гадкие слова; что обходятся без туалетной бумаги и соревнуются, кто выше всех струю на стену пустит. Я говорил маме только о том, что с этими знакомыми мне интересно; что пускаем из колонок воду и делаем на полученных реках плотины для корабликов и лодок; как катаем покрышки от тракторных телег; как играем в футбол (там стоят гаражи, между ними широко и асфальтировано — вот и гоняли мяч, а если не было мяча — пустую пластмассовую бутылку); как бегали, обливая друг друга из водяных пистолетов; как играли в «лянгу» и «альчики».

Теперь знал многих ребят моего возраста и младше: Овеса, Мырата, Байрама, Сапара, Амантика. Знал и девчонок: Гозель, Маралу, Гюльсапар и других.

С пацанами лазали и на территорию завода. С самого края стояла заброшенная обжигочная печь. Была она длинная и пустая, с проломами в стенах и развалами битых кирпичей возле них. Тут и играли в войнушку. У некоторых были шикарные пистолеты от «Денди», у некоторых водяные, китайские, с давно расстрелянными пульками, и просто самодельные. А какие в конце устраивали разборки: кто кого убил, кто кого убил быстрее, кто кого не убивал! Эмоций не скрывали, друг другу не уступали, спорили насмерть, обижались навсегда. «Ты!» — яростно сверкали глазами и уходили, долго крича взаимные оскорбления. Но я уже знаю, что минут через девять-двадцать все забудется и организуется новая игра… Самое странное, что теперь мои новые друзья не казались мне той ободранной, дикой и неуправляемой толпой, как поначалу. Были они обыкновенными, с теми же заботами и интересами, что и у меня. Ну, разве лишь чуть горячее, открытее, без задних мыслей и двойственного расслоения души. Я даже завидовал их цельности, вольности в образе жизни и свободе в желаниях, принятии решений и поступках. Но понимал, предложи мне быть на их месте — не пошел бы. БОльшая вольность предполагала и бОльшую самостоятельность, бОльшую самоотверженность и бОльшую ответственность. Дорог оставался мой мирок: уютный и бездумный — где решения принимал папка, где о комфорте заботилась мамулечка, где рос я безмятежно, без больших страстей… Вот и опять появилась двойственность: желаю обрести волю, но не хочу терять привычку. Джалал бы не колебался…