Петер Хандке - Нет желаний - нет счастья

Не верно, что работа над рассказом принесла мне пользу. В те месяцы, когда я поглощён был историей моей матери, эта история поглощала все мои силы. Работа моя не была, как я поначалу надеялся, воспоминанием о законченном периоде моей жизни, это была какая-то беспрестанная сумятица, когда воспоминания всплывали в форме отдельных слов, которые лишь подтверждали, что мне необходимо отказаться от замысла. Случается, я и теперь ещё внезапно просыпаюсь ночью, словно от лёгкого толчка, и, в ужасе затаив дыхание, собственными глазами вижу, как с каждой секундой заживо сгниваю. Воздух в темноте не шелохнётся, и мне кажется, будто все предметы потеряли равновесие и сорвались с места. Вот они ещё чуть-чуть покружатся бесшумно вокруг, а затем начнут отовсюду валиться и задавят меня. Во время таких приступов страха человек притягивает к себе всё и вся, как разлагающееся животное, при этом он не пребывает в безучастной удовлетворённости, когда все его чувства проявляются свободно, а его неизбежно захлёстывает безучастный объективный ужас.

Разумеется, описание — это всего-навсего процесс воспоминания; зато оно не исключает дальнейших усилий и извлекает из приступов страха благодаря попытке сблизиться с событиями и выразить их наиболее созвучными оборотами, некий интерес, превращая блаженство ужаса в блаженство воспоминания.

Днём мне часто кажется, что за мной кто-то наблюдает. Я открываю двери и выглядываю. Каждый шорох я прежде всего воспринимаю как покушение на себя.

Иногда, правда, во время работы над этим рассказом мне порядком надоедало быть откровенным и честным, и мне хотелось поскорее взяться за что-нибудь такое, где можно будет и приврать, и в чём-то притвориться — например, написать пьесу.

Однажды, нарезая хлеб, я уронил нож и сразу вспомнил, как она по утрам нарезала детям хлеб маленькими кусочками и бросала его в тёплое молоко.

Нередко она мимоходом слюной чистила детям нос и уши. Я всякий раз отшатывался, запах слюны был мне неприятен.

Однажды в компании во время прогулки в горы они хотела отойти и сторонку по нужде. Мне стало стыдно за неё, я захныкал, и она сдержалась.

В больнице она всегда лежала в переполненных больших палатах. Да, так ещё бывает! Однажды она там долго-долго пожимала мне руку.

Напоив и накормив всех, она всякий раз кокетливо совала в рот оставшиеся кусочки.

(Разумеется, всё это лишь забавные эпизоды. Но и строго научные выводы казались бы в этой связи тоже забавными. Слова, которые мы употребляем, слишком деликатны.)

Бутылка с яичным ликёром в серванте!

Мучительные воспоминания о ней одолевают меня во время повседневных дел, особенно на кухне.

Рассердившись, она не била детей, а только резко прищемляла им пальцами нос.

Смертельный страх, испытанный ночью, когда проснёшься и видишь, что в прихожей горит свет.

Несколько лет назад я собирался снять всех членов семьи в каком-нибудь приключенческом фильме, который не имел бы никакого отношения к их жизни.

В детстве она страдала лунатизмом.

Первое время, именно в тот день недели, когда она умерла, я особенно живо представлял себе её смертные муки. Как-то мучительно долго спускались каждую пятницу сумерки и наступала темнота. Жёлтые пятна от уличного освещения мерцают в ночном тумане; грязный снег и вонь канала; а вот она в кресле перед телевизором со скрещёнными руками; последний раз спускает воду в туалете, дважды.

Нередко во время работы над этим рассказом у меня возникала мысль, что к этим событиям больше подошло бы писать музыку. Sweet new England… [8] Добрая новая Англия… (англ.)

«Есть, быть может, новые, неожиданные виды отчаяния, которых мы не знаем», — сказал деревенский учитель в детективной телесерии «Инспектор».

Все музыкальные автоматы в этих местах имели пластинку с полькой, которая называлась «МНЕ ОПРОТИВЕЛ МИР».

Пробуждающаяся весна, грязные лужи, тёплый ветер и сбросившие снег деревья — где-то далеко-далеко от моей пишущей машинки.

«Она унесла свою тайну в могилу!»

Однажды во сне я увидел другое её лицо, но и оно тоже было измождённым.

Она была доброжелательным человеком.

Но вот опять наступил просвет: мне снились какие-то вещи, самый вид которых причинял невыносимую боль.

Но внезапно явился некто и снял с вещей то, что эту боль причиняло, словно КАКУЮ-ТО УСТАРЕВШУЮ АФИШУ. Это сравнение мне тоже приснилось.

Летом я как-то раз был в комнате деда и смотрел в окно. Вид оттуда не бог весть какой: дорога поднимается вверх по деревне к тёмно-жёлтому зданию («Шёнбрунн»), бывшей гостинице, и там сворачивает. Был ВОСКРЕСНЫЙ ВЕЧЕР, дорога была ПУСТЫННОЙ. Внезапно меня пронизала какая-то горькая боль за обитателя этой комнаты, предчувствие, что он скоро умрёт. Но боль эта смягчалась тем, что я знал: он умрёт естественной смертью.