Павел Вежинов - Ночью на белых конях

— Очень его интересует собрание. Он метит гораздо выше, хочет, чтоб его услышали там, наверху… Услышали и оценили.

Сашо враждебно молчал. Кишо, конечно, был прав, и все же ему не хотелось, чтоб это было так.

— Да он, кроме всего прочего, ничего не понимает в биохимии. Кто его знает, может, в морфологии он еще кое-что смыслит, но морфология здесь ни при чем. А биохимию даже студенты знают лучше.

— Это неважно, — с досадой ответил Кишо. — Те, кто к нему прислушается, тоже ничего не понимают в биохимии. Совсем другое дело, если он скажет, что институт не выполняет государственных заданий — это-то каждый поймет.

— Думаю, что это тоже неправда.

— Тут важно совершить диверсию, заронить сомнение. А потом поди объясняйся, если тебе делать нечего.

— Ну ладно, пусть другие не понимают, но наши-то должны понимать! — сердито сказал Сашо. — Им же за это деньги платят. А ведь не нашлось никого, кто бы сказал, что Азманов несет ерунду.

— Представь себе, что они тоже не понимают, — засмеялся Кишо.

Молодой человек задумался.

— Может, ты и прав, — пробормотал он неохотно. — Но в этом сам дядя и виноват. Он их принимал в институт, не я. Теперь пусть расхлебывает.

Несмотря на эти слова, Сашо чувствовал себя гораздо более подавленным и оскорбленным, чем академик. Как будто лично его кто-то унизил и осрамил. Вот уж никак он не ожидал столкнуться в институте с такими вещами. Разве могло ему прийти в голову, что он завязнет в такой трясине.

— Дядя твой не виноват, — ответил спокойно Кишо.

— А кто? Я, что ли, виноват? — уже раздраженно спросил Сашо.

— Будто ты не знаешь, как это делается! — презрительно ответил Кито. — И вообще, кто может остановить бездарь? Всех вообще бездарей. Они словно вирусы твоего дяди, их не задержать никаким фильтром. Никакие иммунные системы, никакие антитела не в состоянии одолеть их и уничтожить. Потому что, мой мальчик, они не наши враги, а наши друзья, как говорит твой дядя. Или, по крайней мере, маскируются под них. Мы носим их в своих карманах и портфелях, пропихиваем другим своим друзьям, и если друзья нас не слушаются, ссоримся с ними, готовы месяцами не разговаривать. Вот что они такое, если тебе так уж хочется знать, — закончил Кишо с явным удовольствием.

Сашо смотрел на него с чуть прояснившимся лицом.

— Очень хорошо!

— Что тут хорошего?

— Хорошо ты это сказал. Послушай, можно мне это использовать?

Но тут раздался такой грохот, словно кто-то вышибал дверь. В комнату ввалился Фиф большой с громадным противнем в руках. Плащ его был залит жиром, брюки заляпаны грязью и снегом. Он казался таким несчастным, что все всполошились.

— Что случилось? — испуганно спросила Фифа маленькая.

— Голову выронил!

И Гари, все еще тяжело дыша после лестницы, рассказал, что с ним случилось. Голову он отдал запекать не в обычную пекарню, а в ресторан, где ее должны были приготовить, как полагается. Само собой, в ресторане не спешили. Он еле дождался, пока ее запекут. Тут же схватил противень, обжегся ужасно, но делать нечего, пришлось терпеть. Знал ведь, что дома ждет целая орава голодающих. Снял шарф, прихватил противень полами плаща. Но так как из-за этого не было видно, куда он ступает, поскользнулся и…

— …покатилась эта самая голова прямо на мостовую. Я лежу на земле, весь в жиру, вокруг всякие идиоты ухмыляются, а в довершение всего откуда ни возьмись грузовик — и мчится прямо на голову…

Тогда Гари рванулся и выхватил эту проклятую голову прямо из-под колес. И пока он нес ее в обеих руках, чтобы положить обратно на противень, взбешенный шофер воспользовался ситуацией и влепил ему две таких пощечины, что у бедного Фифа потемнело в глазах. Но делать нечего, пришлось стерпеть, тем более что он чувствовал себя виноватым.

Кишо осмотрел голову.

— Ничего страшного, — неуверенно сказал он, — разве только желудок грязноват. Но его можно выбросить.

— Но ведь желудок и есть самое пикантное! — с отчаянием взвыл художник. — А так — голова как голова, даже от твоей ничем не отличается.

Новые осложнения возникли, когда голову стали делить. Фиф большой нашел какое-то тесло и нервно стукнул им по затылочной кости. Раздался хруст, на белую блузку Донки шмякнулся кусок мяса. Женщины немедленно скрылись за туалетной ширмой Фифы маленькой. Кишо вытащил откуда-то старый женский халат, и общими усилиями голова была наконец побеждена. Раскололи череп, вытащили челюсти, язык, мозги. Один глаз, отлетев, прилип к картине, изображающей старинный созопольский дом, и оттуда смотрел на всех угасшим взором. Наконец, опротивев сами себе, почти в отчаянии, они разложили мясо по тарелкам, но долго еще не могли заставить себя взяться за еду. И лишь потом, когда все наконец поели, Кишо довольно заявил: