Даниэль Глаттауэр: Потому что

— Ему нужно сесть, — произнес незнакомый голос.

— Он теряет сознание! — воскликнул кто-то.

— Принесите стакан воды.

— Мужчине плохо.

— Он хочет лечь на спину.

— Может, вызвать врача?

Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь. Меня ограбили. Вокруг меня топтались чьи-то ноги.

— У меня всего лишь закружилась голова, — объяснил я.

Меня предали.

— Нет-нет, не надо «Скорую». Только стакан воды.

Передо мной возник человек в красной куртке. Он закрыл мне глаза большими пальцами рук.

Ячейка оказалась пуста. Ради чего он умер?

— Все в порядке? — поинтересовался Томас.

Я сидел в машине. Там, за окнами, моя свобода слепила глаза нестерпимо яркими огнями.

Тюремные врачи понятия не имели, кто ограбил мою ячейку. Однако у них нашлись хорошие лекарства, благодаря которым мне снова удалось забыть о весне и свободе. Давление, вероятно, опять поднялось. Бог знает, отчего, почему и насколько. Мне надо было полежать. Я не мог ничего пропустить. Пока присяжные решали мою участь, я не имел возможности повлиять на них. Я вообще не распоряжался больше своей жизнью. Волнение утихло, наступила апатия.

На пути из аэропорта мы с Томасом заключили соглашение. Я дал ему слово успокоиться. Он, в свою очередь, пообещал передать суду от моего имени, что я застрелил человека в красной куртке вовсе не из сострадания, я самый настоящий убийца, и на последнем заседании подкупленные свидетели представили фальшивые доказательства. У меня не было никакой переписки с жертвой. Я вообще не знал Рольфа Лентца. Наконец, что я не гей и ни к кому не ревновал его. Я солгал суду, потому что не мог уйти безнаказанным.

Я убил незнакомого мне человека. Почему? Ответ выкрали из моей ячейки в камере хранения.

Кому был известен код? Никто его не знал. Я обманут высшими инстанциями. Я бы и так все объяснил, но сейчас сил у меня хватало лишь на то, чтобы сосредоточиться на отдельных моментах моей истории. Я вспомнил о письме. «Конверт с красными пятнами», — очевидно, пробормотал я.

— Что за конверт? Какие пятна? — спросил человек в белом, державший в поднятой руке шприц.

— В моем пиджаке лежит письмо, — объяснил я.

Мне тут же его принесли. На конверте стояли инициалы К. Л. Ксавер Лоренц? Этого никто не мог знать. Я разорвал конверт, вытащил из него маленькую записку и протянул ее человеку в белом, который сделал мне укол. Пусть читает, он же врач!

— «Ян, ты должен начать все сначала, но не в тюрьме, — услышал я слова доктора. — Ты не Ксавер Лоренц, а Ян Хайгерер. Тебе только сорок три, впереди половина жизни. Прекращай играть!»

— Ксавер Лоренц? — переспросил я.

— Ксавер Лоренц, — повторил доктор, убедившись, что не ошибся. — Кто он?

Голос его звучал равнодушно.

— Этого никто не мог знать, — бормотал я.

Код неизвестен никому, кроме меня. Даже Делии, о которой напоминают мне эти цифры. Для нее не существовало даты нашей разлуки. Слишком много чести для какого-то редактора!

Человек в белом положил мне на руку лоб.

— Жар прошел, — заметил он.

Уже совсем стемнело, когда адвокат Томас явился за мной в кабинет врача.

— Готово, — объявил он.

Он волновался, как ребенок перед первым причастием. Капли пота у него на пальцах напоминали растаявший воск.

Мы шли слушать приговор. Человек в белом следовал за нами. Оба они поддерживали меня, потому что сам я не стоял на ногах. Скоро Томас снова сможет спокойно заниматься своей недвижимостью. Он ничего не говорил, но я чувствовал, как он молча умоляет меня не подвести его. Я должен держать себя в руках. Никаких обмороков и новых признаний. Никаких поездок в аэропорт и пустых ячеек в камере хранения. Никаких срывов!

В зале заседаний все было очень мило. Пахло дешевой парфюмерией и вполне сносными дезодорантами. Помещение озарял неоновый свет, как на телестудии. Мы были в эфире. Как репортер я неоднократно присутствовал на объявлении приговора. Мероприятие походило на оглашение конечного счета спортивного состязания и раздачу призов. К противостоянию добра и зла оно не имело отношения.

Я опустился на скамью подсудимых. Охранники стали чуть поодаль. Мы приветливо помахали друг другу руками. Мне не хватало их и наручников. Сидевший рядом со мной врач взял меня за запястье, стараясь нащупать пульс. Напрасно. Моя рука оставалась безжизненна, как тело мертвого жука.

— Прошу внимания, дамы и господа, — произнесла Аннелизе Штелльмайер. — Именем Республики мы объявляем приговор. Передаю слово председателю коллегии присяжных.