Даниэль Глаттауэр: Потому что

Далее во мне словно волной поднялось все то, что я пережил за последние несколько часов. Все, что еще жило в моем теле, казалось, сконцентрировалось в одном месте, как упакованный груз, чтобы вырваться наружу. Прежде всего воспоминания о Делии. Смогу ли я когда-нибудь расстаться с этой женщиной? Как долго она еще будет преследовать меня? Я взглянул в глаза Алекс, полные желания, и закрыл свои. И снова я увидел красную куртку и бар Боба. Я никогда не смогу раз и навсегда запереть эту дверь.

Алекс дошла до высшей точки блаженства и начала успокаиваться, пока я подсчитывал наши с ней совместные стоны. Один. Второй. (Снова перед глазами поплыли красные круги, а потом все потемнело.) Третий. Четвертый. (Тут я опять зажмурил глаза, а затем открыл их.) Пятый. Освобождение. Опустошение. Мое страдание вырвалось наружу, его больше нет во мне. Мои локти подогнулись, и я стал опускаться на постель. Алекс подхватила меня. Я спрятал голову между ее грудями. Она гладила мне лицо.

— Почему ты плачешь, Ян? — спросила она.

— Я голоден, — услышал я собственный голос, прежде чем провалиться в сон.

Когда я проснулся, все шло своим чередом, без видимых улучшений. Я тоже существовал, к сожалению. Пребывал в свободном падении из блаженного бездумного состояния в осмысленную реальность и напрасно ждал столкновения. Я знал, что здесь меня быть не должно. Всему виной «неудачное стечение обстоятельств». И вот я наказан пением Элтона Джона, доносившимся из двух колонок. Солнечный свет ложился на постель, пробиваясь сквозь зеленые жалюзи. К счастью, Алекс рядом не оказалось. Как я мог прикоснуться к ней? В этом погребе, который почему-то назывался квартирой, пахло утренним кофе, а из соседней комнаты доносился стук сабо на деревянной подошве. Рядом на кровати лежала моя рубашка. Отыскав в своей сумке перчатку со спрятанным в ней пистолетом, я окончательно удостоверился в реальности вчерашних событий и снова зарыл оружие в кучу тряпья, спрятав его от самого себя. А потом, закрыв глаза, повторял вчерашнюю мантру: два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь.

У входа в помещение, которое предполагалось когда-нибудь превратить в кухню, стояла, прислонившись к двери, Алекс и безуспешно пыталась улыбаться «воскресному утру и теплому солнцу». Сотня тоскливых знаков вопроса тут же возникла в ее глазах.

— У тебя, случайно, не найдется черствой корки хлеба? — спросил я.

Так к ним добавился еще один, сто первый.

— Это как-то связано с Делией?

«Нет, — ответил я мысленно. — Просто я тут кое-кого убил».

Но вслух сказал, не желая портить ей воскресенье:

— Да, с Делией. Она звонила мне из Парижа. Собирается замуж за того писателя, ну, ты знаешь… за того французского ветрогона… чтобы рожать ему таких же французских ветрогонов… — Я попытался изобразить гнев и сжал кулаки.

Два десятка вопросительных знаков исчезли.

— А что это была за секс-атака сегодня ночью? Как тебя понимать, Ян? — спросила Алекс.

— Я хотел бы, я мог бы все тебе объяснить…

Но ответа не получилось. Ни одним вопросительным знаком не стало меньше. Когда-то мы любили друг друга, Алекс и я. Это случилось много лет назад и продолжалось две секунды. Сначала она была влюблена в меня одну секунду, следующую — я в нее. К сожалению, мгновения ускользнули от нас, и мы остались друзьями.

— Это был не ты, — произнесла Алекс, имея в виду вчерашний секс.

Прозвучало обидно, но похоже на правду.

— Я устал от одиночества и соскучился по тебе.

Можно лгать хорошо и плохо. Я лгал отвратительно.

— Грегор не объявлялся? — поинтересовался я.

Ни одного вопросительного знака не исчезло из ее взгляда. Алекс видела, что в данный момент меня это не волнует.

— Нет, он не звонил, — ответила она и провела по щеке пальцами, будто уничтожая следы давно высохших слез.

(Не исключено, что он объявлялся. Ведь она любила его. Таких ветрогонов любят, причем самые лучшие женщины.)

— Ты можешь, наконец, объяснить мне, что случилось? — спросила Алекс.

Все три черствые булочки были уже съедены, чай с персиковым вкусом выпит, и мое самочувствие несколько улучшилось.

— Дорогая Алекс, — обратился я к ней, и голос мой задрожал, как при произнесении торжественной речи, — у меня была чертовски трудная ночь, а ты меня приютила.

— И этого ты никогда не забудешь, — язвительно заметила она.

Я погладил ее лицо и приложил палец к губам, совсем как в любовном фильме среднего качества. В совсем плохом я бы еще шикнул на нее: «Тсссс…»