Даниэль Глаттауэр - Потому что

Вопрос был обращен к председателю суда, но я опередил его. Я объяснил студенту, что установить настоящие имена Джима, Рона и Бориса довольно сложно и скорее всего эти трое давно уже, как говорится, «залегли на дно». Я покосился на порнопродюсера. Тот кивнул, соглашаясь со мной.

— Завтра приглашены несколько свидетелей со стороны потерпевшего, — ответила очкарику Штелльмайер.

Это означало, что на сегодня достаточно. Она была права.

Оказалось, что сегодня четверг и на обед чечевичный суп. Есть мне расхотелось. Третье письмо с кроваво-красными пятнами и надписью «Яну Хайгереру, освободителю» уже валялось в картонной коробке для мусора, разорванное на четыре части. Однако свое дело оно сделало. То, что я его не читал, не имело значения.

У меня было достаточно времени, чтобы восстановить послание. Я управился за несколько секунд. «Спокойно, Ян, — говорил я себе. — Это всего лишь листок бумаги».

Я думал о том, что совершил тяжелое восхождение и уже почти покорил вершину. Оставалось установить крест. (Как бывшему редактору, мне понравилась эта метафора. Крест — хороший образ.)

На сей раз послание выглядело иначе. Написанное изящным курсивом, оно не содержало ни заглавных букв, ни знаков препинания. Текст тянулся по белому листу бумаги тонкой чернильной вязью.

высокочтимый ян хайгерер почему вы рассказываете суду в чем вы виновны вы не совершили ничего плохого вы подвели скверное дело к хорошему завершению вы делаете то чего мы боимся больше всего вы должны быть оправданы и освобождены вы покончили с серым ни один земной суд не вправе за это наказывать мы вынуждены принимать меры рольф вольный каменщик смерти смотрит на вас с небес что он видит что ему приходится видеть вам не место в тюрьме храни вас бог энгельберт ауэршталь.

Спокойно, Ян. Это всего лишь письмо. Я утоплю клочки бумаги в чечевичном супе. К счастью, я не депрессивный тип.

Перед началом пятого дня слушаний в наказание за свое признание я целый час провел в комнате для задержанных. Охранники больше не разговаривали со мной. И это при том, что почти всю ночь шел дождь, — я слушал его, размышляя о письме. Дождь в марте — ничего необычного, однако это подходящая тема для беседы.

Тот, который больше не надеялся на появление снега, таращился на радиопередатчик. Создавалось впечатление, что он изучает его устройство. А может, там была какая-то новая компьютерная игра для полицейских? Бог знает, как далеко могла зайти техника за время моего заключения.

Тот, который еще ждал появления снега, сидел, уткнувшись в газету. Вероятно, он просто отгораживался ею от меня, убийцы-гомосексуалиста. Не исключено, что тем самым он хотел лишний раз ткнуть меня носом в последние творения моих друзей-журналистов.

«Хайгерер признался в убийстве из ревности» — гласил набранный гигантским шрифтом заголовок, под которым шло пояснение: «Драматический поворот в суде». «Всемирно известный журналист газеты „Культурвельт“ сделал сенсационное заявление. Теперь ему грозит пожизненное тюремное заключение. Приговор огласят в ближайшую среду».

Больше всего на свете мне хотелось сейчас обсудить с охранниками ночной дождь.

У входа в зал я сразу понял, что она там. Сам не знаю, как это произошло, наверное, успел скользнуть взглядом по ее рыжим волосам. Сразу повеяло вечной осенью — единственный из ароматов внешнего мира, который я пока воспринимал. Хелена собиралась сесть в одном из первых рядов, и это меня беспокоило. Что ей нужно? Чего она здесь ищет? Или ее работа с моим делом не закончена?

Вопросы множились. Придет ли миниатюрная брюнетка, с которой Хелена разговаривала несколько дней назад? Откуда я ее знаю? Что общего у нее с Хеленой? Чего они от меня хотят? Или их не устраивает мое признание, которому я сам почти уже поверил?

В начале заседания подводили итоги предыдущего дня, задавали вопросы. У меня поинтересовались, как часто я виделся со своим любовником в последние три месяца накануне убийства.

— Насколько было возможно, — ответил я.

Не присутствовал ли при этом кто-нибудь посторонний?

— Нет. Наши свидания проходили втайне, в основном у меня дома.

— А где еще?

— У него. Каждый раз в новом месте, — махнул я рукой. — На квартирах его друзей, которые вечно были в отъезде. Рольф жил везде и нигде.

На их месте я запретил бы мне отвечать таким образом.

Часто ли мы ссорились?

— Довольно редко.

Чем мы занимались во время наших встреч?