Даниэль Глаттауэр - Потому что

Менее важное событие оказалось более срочным. «Сам профессор» желал меня видеть. Доктор наук Бенедикт Райтхофер, член правления нескольких институтов, почетный президент разных фондов, руководитель третьего отделения больницы, приглашенный профессор университета, владелец частной клиники, присяжный судмедэксперт.

Разве у нас существует судебная психиатрия? Или он и есть ее основатель?

Я знавал его еще в те времена, когда делал вид, будто занимаюсь журналистикой. Не раз приходилось мне пожимать его рыхлую, белую руку и смотреть в уже тогда заплывшие жиром глаза.

Необходимость контакта с внешним миром у профессора давно отпала. А внутренний мир состоял из пятитомного энциклопедического словаря — дела жизни доктора Райтхофера, обещавшего обеспечить его потомкам безбедную жизнь. Из этого сочинения можно было узнать, почему человек таков, какой он есть. С точки зрения Райтхофера, по крайней мере. Составление словаря вымотало профессора, и теперь он находился на заслуженном отдыхе. За него работала его визитная карточка, а помогали ей гонорары.

И еще одно. Доктор Райтхофер считался лучшим другом Гвидо Денка, главного редактора «Культурвельт» и моего бывшего шефа. Поэтому мы начали беседу с воспоминаний о Денке и о том, как он понимал литературу, — глубже, чем сам профессор, по его собственному признанию. Это означало, что Райтхофер говорил, а я не мешал. Томас Манн оставался лучшим писателем всех времен, в противном случае у меня не было никаких шансов пережить этот час.

— Ну, мой мальчик… — задумчиво произнес профессор и замолчал, тяжело дыша, словно вдруг вспомнил о своей работе и возможном гонораре, — давайте выясним, в какой же все-таки переплет мы с вами попали?

Он поставил вопрос о моей личности и о тех узелках, которые, независимо от меня, завязала судьба на нити моей жизни. С присущей мне учтивостью и пониманием сути дела я принялся расписывать ему всю свою бессмысленную биографию, в ней полусонный почтенный старец безуспешно пытался усмотреть признаки шизофрении или мании преследования.

Стараясь облегчить себе работу, он напрямую спросил меня, страдал ли я когда-нибудь психическими заболеваниями. «Никогда», — с сожалением вздохнул я. Тогда он поинтересовался, не слышал ли я каких-нибудь голосов, отдававших мне приказы. Тут мне в голову пришло несколько пошлых анекдотов, но я сдержался. «Голоса были, — серьезно ответил я, — но лишь в воображении. В основном — моих знакомых, но они ничего не приказывали мне».

Лицо профессора просветлело. Он кивнул и продолжил: не возникало ли у меня желания умереть? Я честно признался, что да, иногда время от времени, бывает и такое. Он успокоил, что все это не так страшно и подобные мысли приходят многим, начиная с него самого. Тут он ввернул очередное умное словечко.

Он любил меня и верил мне. Ему доставляло удовольствие беседовать со мной. В каждой его фразе звучал намек на мою невиновность. Самой большой моей силой и слабостью было соответствовать ожиданиям. Потом мы беседовали о женщинах. Это означало, что он говорил, а я улыбался. Всю жизнь он прожил с одной, время от времени позволяя себе отдыхать от нее с другими. И сейчас воспоминания о тех прекрасных днях отвлекают его от мыслей об ужасном будущем. Глаза старика наполнились тоской по невозвратному прошлому.

— Вот так мы растрачиваем себя попусту, мой мальчик, — вдруг сказал он и, будто опомнившись, взглянул на часы. — Ну, мой юный друг, — профессор прокашлялся и пригладил редкие волосы, — а теперь расскажите-ка мне, что нашло на вас в ту ужасную ночь.

Его глаза снова заплыли жиром. Через полчаса мы расстались.

Доза снотворного, которым потчевал меня мой охранник, день ото дня снижалась. Однако во сне я снова и снова возвращался к событиям в столярной мастерской и чувствовал между ног лапы насильников, разрывающие еще не зажившие раны. У меня во рту опять ходила вверх-вниз отдающая плесенью твердокаменная штука. Как я ни плевался, как меня ни рвало, запах прочно засел в моей глотке. Заслышав малейший шорох за стенами камеры, я с бьющимся сердцем ожидал нового нападения. Лишь с наступлением утра мне удавалось немного вздремнуть.

Разносчики еды не переставали терзать меня информацией извне и тыкать носом в газетные заголовки. Шумиха вокруг меня не стихала. «Гей-убийство в баре: смягчающие обстоятельства». Или наоборот: «Убийство в баре: новые подозрения против Яна Хайгерера». Подзаголовок «Есть свидетельства, что журналист „Культурвельт“ посещал злачные места в компании жертвы убийства».