Бернард Вербер - Танатонавты

Юлий Цезарь всегда позади себя держал раба, который — помимо того, что носил за ним лавровый венок — должен был регулярно повторять императору на ухо: «Помни, что ты всего лишь человек». Люсиндеру раб был не нужен. Для этой цели хватало и вросшего ногтя.

Он приветствовал рукоплескавшую ему толпу, все время вопрошая себя, как же от этого избавиться. Его личный врач советовал операцию, но до сих пор глава нации еще ни разу не лежал на операционном столе. Не нравилась ему идея, что пока он будет спать, какие-то незнакомцы, обезличенные хирургическими масками и вооруженные отточенными бритвами, примутся шуровать в его трепетной плоти. Конечно, можно также прибегнуть и к специальным методам педикюра. Это обещало положить конец неприятностям, причем без необходимости ложиться на операционный стол, но при этом требовалось резать по живому и без обезболивания. Никакого особого энтузиазма.

Сколько же источников проблем, уничижающих человека. Вечно где-то да что-то не так. Ревматизм, кариес, конъюнктивит… На прошлой неделе Люсиндер мучился от вновь заявившей о себе язвы.

— Не волнуйся так, Жан, — советовала ему жена. — Ты просто расстроен делами в Южной Америке. Завтра поправишься. Как я говорю, «быть здоровым означает, что каждый день болит в каком-то другом месте».

Какая чушь! Все же она принесла ему немного горячего молока и боль утихла. Ноготь заявил о себе еще сильнее.

«Да здравствует Люсиндер!» — кричали вокруг. «Люсиндер, президент!» — скандировала целая группа. Ах, уж этот новый мандат! Скоро надо будет им заниматься вплотную. Выборы не за горами.

Несмотря на проклятый палец, Люсиндер пережил пару приятных моментов посреди этих шумных приветствий. Толпу он обожал. Он обнял крошечную розовощекую девочку, которой мать трясла у него под самым носом. Какой-то мальчуган сунул ему букет цветов, того самого сорта, что с ходу вызывает приступ аллергии.

Машина вновь тронулась. Он заставил себя немножко пошевелить пальцами, стиснутыми в новых жестких туфлях, как вдруг какой-то высокий тип в костюме-тройке кинулся к нему с зажатым в кулаке револьвером. В ушах эхом отдался гром выстрелов.

— Ну вот, меня застрелили, — спокойно отметил про себя президент.

Это, понятно, был первый раз, он же последний. Теплая кровь заструилась где-то в районе пупка. Люсиндер улыбнулся. Вот красивый способ войти в Историю с большой буквы. Его предшественник Конгома увидел свой президентский мандат преждевременно отмененным из-за рака предстательной железы. О каком наследии тут можно говорить?

Этот же технократ с черным револьвером дал ему шанс. Убитые президенты всегда имели право на почетное место в школьных учебниках. Все восхищались их дальновидностью, превозносили грандиозность их планов. В школах дети декламировали им восхваления. Другого бессмертия не существовало.

Люсиндер краем глаза уловил своего убийцу, скрывавшегося в толпе. А телохранители-то! Топчутся на месте и никакой реакции. Вот это урок! Нет, на всех этих профессионалов в штатском рассчитывать нельзя.

Кто же так его ненавидел, что организовал убийство? Ба, скоро ему на это будет наплевать. Не осталось больше ничего важного, включая проклятый ноготь. Смерть — лучшее лекарство от всех мелких горестей бытия.

— Доктора! Скорее доктора! — кричал кто-то неподалеку.

Хоть бы они все заткнулись… Не существовало врача, который смог бы ему помочь. Слишком поздно. Пуля, конечно же, пробила сердце. Какое против этого можно придумать лекарство, если не считать нового президента на замену, в то время как он, Люсиндер, присоединится к Цезарю, Аврааму Линкольну и Кеннеди в пантеоне великих государственных мужей, сраженных рукой убийцы.

Он все еще не умирал. В голове понеслась череда воспоминаний. Четыре года: его первая незаслуженная пощечина и первая обида. Семь лет: первая похвальная грамота благодаря соседу, который позволил списать свое сочинение. Семнадцать лет: первая девушка (он потом с ней снова встретился и это была ошибка: она до того оказалась невыносимой…). Двадцать один: диплом историка, на этот раз по-честному. Двадцать три: кандидатская по античной философии. Двадцать пять: докторская по истории античности. Двадцать семь: вступление в социал-демократическую партию благодаря связям отца и уже появление девиза своей будущей карьеры: «Те, кто хорошо знают прошлое, лучше всех могут строить будущее».

Двадцать восемь лет: брак с первым «цыпленком» (актриска, имя которой он уже и не помнил). Двадцать девять лет: первые подлости и первое предательство ради проникновения в центральный аппарат партии. Тридцать два года: выборы в мэрию Тулузы, сколачивание первого капитала за счет продажи муниципальных земель, первые портреты мастеров, первые античные скульптуры, беспорядочные связи. Тридцать пять: выборы в Национальное Собрание, первый замок в Лозаре. Тридцать шесть: развод и новый брак со вторым «цыпленком» (немецкая топ-модель, горошина вместо мозгов, но зато ноги, могущие совратить и святого). Тридцать семь: младенцы по всем углам дома. Тридцать восемь: краткий уход в тень по делу о взятке при продаже пакистанских самолетов.