Дэвид Митчелл - Литературный призрак

На Святой горе нет других направлений. Все эти ваши «лево-право», «север-юг», «запад-восток» оставьте в долине. Здесь не пригодятся. Сделаешь десять тысяч шагов — поднимешься на вершину.

Теперь у нас есть и дорога. Видала я ее. Автобусы, грузовики едут вверх-вниз. Важные толстые люди добираются от Чэнду, а то и еще дальше, в собственных автомобилях. Да, я сама видела. Гарь, гуд, шум, бензин. А то еще ездят в такси, развалятся на заднем сиденье, как индюки. Разве они не заслуживают, чтоб их обмишурили? Кто ж совершает паломничество на колесах? Даже Будда за таких паломников не даст и совка куриного помета. Откуда я знаю? Он Сам мне сказал.

На Святой горе прошлое рано или поздно смыкается с будущим. В долине про это забыли, но мы-то, горные жители, живем на молитвенном колесе времени.

Вот девочка. Это я. Развешиваю мокрое белье на веревке, которую натянула между форточкой и Деревом. Вот он, наш чайный домик, воры обходят его стороной, а Дерево предупреждает обезьян, чтобы не таскали у нас вещи. Я тихонько напеваю. Весна. Туман на склонах густой и теплый. От белых клубов отделяется какая-то процессия и решительно направляется к нам.

В процессии десять человек. У первого в руках знамя, у второго — что-то вроде лютни, я таких раньше не видела, у третьего — ружье. Четвертый по виду лакей. Пятый одет в шелковые одежды цвета солнца на закате. Шестой в военной форме. Остальные четверо — носильщики с багажом.

Я бегу позвать отца. Он за домом сажает сладкий картофель. Куры подняли переполох, совсем как мои старые тетушки в деревне. Когда я возвращаюсь с отцом, путники уже поравнялись с чайным домиком.

У отца глаза лезут на лоб. Он рухнул на колени, меня тоже дернул вниз, в грязь рядом с собой.

— Ах ты, глупая сучка, — шипит он. — Это же Сын Военачальника! В ножки кланяйся!

Мы стоим на коленках, упираемся лбами в землю до тех пор, пока кто-то из путников не хлопает в ладоши.

Поднимаем головы. Кто же тут Сын Военачальника? Человек в шелковом наряде смотрит на меня, улыбается краешком рта.

Лакей спрашивает:

— Господин, не угодно ли вам немного отдохнуть?

Сын Военачальника кивает, не отводя от меня взгляда.

Тогда лакей орет моему отцу:

— Чая! Быстро! Самого лучшего, какой есть в твоей тараканьей дыре! Иначе воронье еще до вечера выклюет твои глаза!

Отец поднялся и махнул мне. Велел мне начистить самые лучшие чайники, а сам стал класть свежие угли в жаровню. Я никогда прежде не видала Сына Военачальника.

— Который из них? — спрашиваю отца.

Отец бьет меня ладонью по затылку.

— Не твое собачье дело.

Потом испуганно оглядывается на мужчин, которые смеются, глядя на меня. Мои уши горят.

— Вон тот важный господин в нарядном платье, — бормочет отец довольно громко, его могут и услышать.

Сын Военачальника — ему, наверное, лет двадцать — снимает шляпу и откидывает волосы со лба. Лакей, взглянув на нашу лучшую утварь, рявкнул отцу:

— Ты с ума сошел?

Один носильщик вынимает из багажа два серебряных чайника, украшенных золотыми драконами с рубиновыми глазами и изумрудными зубами. Другой раскрывает складной столик. Третий стелет белоснежную скатерть. Мне кажется, я вижу сон.

— Пусть чай подаст девчонка, — говорит Сын Военачальника.

Пока я наливаю чай, он ощупывает меня глазами, я кожей чувствую. Все молчат. Я не пролила ни капли.

Я смотрю на отца, ожидая знака одобрения или хотя бы поддержки. Но ему не до меня — он озабочен спасением собственной шкуры.

Мужчины заводят разговор на мандаринском наречии, таком звонком, нарядном. Красивые непонятные слова проплывают от одного к другому. Они упоминают кого-то по имени Сунь Ятсен [42] Сунь Ятсен (1866–1925) — китайский революционер, основатель партии Гоминьдан. и еще кого-то по имени Россия и Европа. Вооруженные силы, налоги, должности. Из какого мира прибыли эти люди?

Отец снял с меня платок, велел подобрать волосы и умыть лицо. Потом послал отнести еще чаю, а сам встал в тени и незаметно наблюдает за гостями, ковыряя в зубах палочкой для еды.

Туман становится все гуще. Гору совсем затянуло белым киселем, и день, словно увязнув в нем, замер на месте. Звуки стихли.

Сын Военачальника вытянул ноги, откинулся на спинку стула и стал ковырять в зубах золотой зубочисткой.

— После такого горького чая хорошо бы шербета. Эй ты, крысиное отродье, чего там прячешься в тени? Я дозволяю тебе подать мне кувшин лимонного шербета.

Отец падает на колени и говорит, не отнимая губ от земли: