Исаак Башевис-Зингер - Каббалист с Восточного Бродвея

Когда весть о случившемся достигла Санкт-Петербурга, там все всполошились. Бывшие товарищи графа, которые уж и думать о нем забыли, услышав, что он лежит в какой-то польской дыре, расчувствовались. Кто-то доложил царю (не нынешнему, а его родителю), и царь распорядился, чтобы графа привезли обратно в Россию. Царь послал врача и слугу и приказал оповестить люблинского губернатора. Об этом даже в газетах писали. Понаехали репортеры и давай всех расспрашивать: как граф жил, чем занимался, то, се. Русские графа не любили. Он не хотел с ними знаться, и они обиделись. Поляки тоже — когда такое бывало, чтоб поляк русского похвалил! Зато евреи вознесли графа до небес, рассказывали, что он жертвовал на больных, помогал беднякам. Вскоре в местечко прибыла целая делегация знатных вельмож. Царь распорядился, чтобы ссыльного графа доставили в столицу с соблюдением всем правил этикета. Все знали, что у графа есть любовница — простая польская служанка и что она лежит при смерти. Но о ней, понятное дело, никто не подумал. За графом прислали карету, запряженную восьмеркой лошадей. Считалось, что в ней граф поедет в Люблин, а оттуда в специальном железнодорожном вагоне в Санкт-Петербург. Все бы хорошо, только, как говорится, главного начальника спросить забыли. Граф заявил, что без Антоси он никуда не поедет.

— Значит, он ее и такую любил, да? — спросила Хая-Рива.

— Без памяти, — заявила тетя Генендл.

— Виданное ли дело, чтобы такой важный господин и так привязался к какой-то простушке, — сказала другая соседка.

— Влюбленные, что безумные, — заметила Генендл.

— А что было дальше? — спросила Хая-Рива.

Тетя Генендл потерла лоб:

— Я забыла, где остановилась. Нечего было меня перебивать. А, да, значит, эти царские посланцы разозлились. Везти какую-то Антосю в Санкт-Петербург? Тем более в ее состоянии. Надеялись, что она умрет, но миновала одна неделя, потом другая, а Антося все жила. Будь проклята такая жизнь! В конце концов эти знатные особы потеряли терпение. Они послали депешу в Петербург, что граф не в своем уме, и им велели оставить его в покое.

Теперь слушайте. На следующее утро после того, как русские убрались восвояси, граф побежал к попу и попросил обвенчать их с Антосей. Тот своим ушам не поверил. «Обвенчать?! — закричал он. — Да она же одной ногой в могиле!» Но граф сказал ему: «По закону, пока человек дышит, ему не воспрещается вступать в брак». Об этом можно сто лет рассказывать. Граф купил Антосе свадебное платье, вытащил несчастную из кровати, и два солдата на носилках отнесли ее в православную церковь. Весь город — и евреи, и гои — пришел поглазеть на эту диковинную свадьбу. Многие думали, что невеста отдаст Богу душу еще до начала церемонии. Но нет! Хотя вряд ли она осознавала, что происходит. Польский священник раскричался что она католичка и что русский не имеет права жениться на ней по православному обряду. Но власть-то была не у поляков, а у русских, так что звонили колокола, пел хор, и жених стоял в одолженном у кого-то мундире, со спаленной бородой. После пожара у него уцелели только сабля и одна медаль.

На третий день после свадьбы Антося скончалась. Поляки — это была их победа — добились того, чтобы ее похоронили на польском кладбище. А через несколько месяцев граф заболел воспалением легких и тоже умер. В завещании он просил, чтобы его положили рядом с Антосей, но власти этого не разрешили. Из Петербурга прибыл курьер с приказом похоронить графа с воинскими почестями. На похоронах присутствовал люблинский губернатор, играл оркестр, даже нашли где-то старую пушку и дали залп. Вы не поверите, но, когда граф заболел, все евреи молились за него. Раби сказал, что граф почти святой в своем роде.

Тетя Генендл шумно высморкалась и утерла слезу краешком платка.

— Зачем я все это вам рассказываю? Чтобы вы поняли, что служанка еще как важна! В старину служанки всегда были любовницами своих господ. Да и сегодня, если мужчина остается без жены, служанка обычно ее заменяет. Я знаю историю про одного раввина, который влюбился в свою служанку и, когда овдовел, женился на ней, при том, что сам был семидесятилетним стариком с седой бородой, а она четырнадцатилетней девчонкой, дочерью водоноса.

— И неужели им это разрешили? — удивилась Хая-Рива.

— Старейшины были в такой ярости, что в пятницу посадили их обоих в телегу, запряженную быками, и выслали прочь из местечка.

— Почему быками? — спросила Хая-Рива.

Тетя Генендл задумалась.