Марио Бенедетти: Рассказы

так на нас посмотрела, как будто наступил конец света. Этот идиот опустил глаза и ретировался на задний план. А старуха сделала такое лицо и как даст мне по уху, как будто я проститутка. Я сказала: «Не трогайте меня, ясно?» — и она тут же поступила наоборот. Ей же хуже. Этот второй удар изменил всю мою жизнь. Я промолчала, но запомнила все. Вечером я объявила ей, что в конце месяца ухожу. Было 23-е, и мне, как хлеб, были нужны эти семь дней. Я знала, что у дона Сельсо в среднем ящике письменного стола спрятан серый листок бумаги. Я прочитала его, ведь никогда не знаешь, как обернется… 28-го, в 2 часа дня, в доме остались только крошка Эстерсита и я. Она пошла отдыхать после обеда, а я — искать серый листок. Это было письмо от какого-то Уркисы, в котором моему хозяину писали такие вещи!

30-го, спрятав письмо в тот же конверт, где было фото, я ушла и поселилась в приличном дешевом пансионе на улице Вашингтона. Никому не дала я свой адрес, но одному приятелю Тито не смогла отказать. Ожидание длилось три дня. Однажды вечером он появился, и я приняла его в присутствии доньи Каты, хозяйки пансиона. Тито извинился, стал угощать конфетами, потом попросил разрешения прийти еще. Я не разрешила. И правильно сделала, потому что с тех пор он не пропустил ни одного дня. Мы часто ходили в кино, и он пытался даже затащить меня в парк, но я требовала достойного обращения. Однажды он прямо спросил, чего я хочу. И тут у меня снова возникло предчувствие: «Ничего, ведь я не могу претендовать на то, чего бы хотела».

Это были первые человеческие слова, которые он от меня услышал, он был очень тронут, достаточно, чтобы попытаться закинуть удочку. «Почему, — почти закричал он, — если причина в этом, обещаю, что…» И тогда, словно он сказал то, чего на самом деле не говорил, я спросила: «Ты — да, но твоя семья?» «Моя семья — это я», — ответил бедняжка.

После всей этой болтовни он продолжал приходить, и с ним появлялись цветы, конфеты, журналы. Я же оставалась прежней. И он это понимал. Однажды он вошел такой бледный, что даже донья Ката что-то заметила по этому поводу. И не зря. Он сказал отцу. Дон Сельсо ответил: «Только этого не хватало». Но потом смягчился. Добрый малый. Эстерсита хохотала до упаду, но какое мне дело. А старуха вся позеленела. Обозвала Тито идиотом, дона Сельсо послала подальше, Эстерситу назвала испорченной и сумасшедшей. Потом сказала: никогда, никогда, никогда. Почти три часа твердила «никогда». «Как полоумная, — сказал Тито, — не знаю, что и делать». Но я-то знала. По субботам старуха всегда одна, потому что дон Сельсо уезжает в Пунта-дель-Эсте, Эстерсита играет в теннис, а Тито отправляется гулять со своей компанией из Васконгады. Итак, в семь я подошла к автомату и набрала 97038. «Алло», — сказала она. Тот же голос, гнусавый, противный. Наверное, соскочила со своей зеленой кровати с намазанным лицом, с полотенцем на голове, повязанным тюрбаном. «Говорит Селия, — сказала я и, прежде чем она повесила трубку: — Не вешайте трубку, сеньора, вам это будет интересно». На той стороне не проронили ни звука. Но слушали. Тогда я спросила, знает ли она о письме на серой бумаге, которое дон Сельсо хранил в письменном столе. Молчание. «Так вот, оно у меня». Потом спрашиваю, видела ли она фотографию, где крошка Эстерсита купается с младшим Гомесом Таибо. Опять молчание. «Ну так и это тоже у меня». На всякий случай жду, но в ответ ни звука. Тогда говорю: «Подумайте, сеньора», — и вешаю трубку. Я вешаю, не она. Наверное, теперь костит меня вовсю, намазанная кремом, с полотенцем вокруг головы. Здорово вышло. Через неделю явился Тито и уже в дверях закричал: «Старуха сдается! Старуха сдается!» Ясно, сдается. Я готова была кричать «ура» и, разволновавшись, разрешила себя поцеловать. «Она не против, но требует, чтобы ты не бывала у нас в доме». Требует? Вы только послушайте! Ну ладно. 25-го мы поженились (сегодня уже два месяца), правда без священника, отпраздновали в узком кругу. Дон Сельсо прислал чек на 1000 песо, а Эстерсита — телеграмму, которая — зря она так написала — заставила меня хорошенько подумать: «Не воображай, что ты победила. Обнимаю, Эстер».

Мне вспомнилось все это, потому что вчера в магазине я встретила старуху. Мы стояли совсем рядом, получая сдачу. Она быстро взглянула на меня из-под вуали. Я выдержала взгляд. У нее было два выхода: не узнать меня или указать мне мое место. Думаю, она предпочла второе и, чтобы унизить меня, обратилась на «вы»: «Как ваши дела?» И снова у меня от предчувствия кольнуло в сердце, и, крепко сжав нейлоновый зонтик, я ответила спокойно: «Хорошо, а как вы, мама?»

Читать дальше